– А может, ты просто не хотел, чтобы следователь узнал некоторые обстоятельства ее жизни? Не про любовника, нет. Про ту давнюю историю. И даже убийцу ее простил?
Он вновь замер, потом подался вперед, навалился грудью на стол, торопливо налил водки в стакан, выпил, передернул плечами и закрыл глаза.
– Каково мне было узнать… – сказал он тихо. – Я ведь любил ее, ей-богу, любил. Может, как-то не так, но я старался, а она… Кому верить после этого, как жить?
– О жизни потом, – перебила я. – Сейчас по делу. Что ты узнал из записной книжки? Начнешь отнекиваться…
– Да не пугай… – Он тяжело поднялся, кивнул: – Пошли на воздух. Здесь дышать нечем.
Мы с Лукьяновым переглянулись. Он все время держался рядом с Сергеем, было ясно: сбежать не даст.
Вышли на улицу. После душного помещения здесь показалось холодно, я зябко поежилась. Сергей направился во двор, сел на скамейку неподалеку от детской площадки. Я села рядом, Лукьянов привалился к дереву.
– Как узнали? – вдруг спросил Сергей. – Впрочем, понятно… не зря, значит, вам деньги платят. Тяжело мне говорить… – вышло у него жалко. И взгляд стал затравленным. – Вы лучше спрашивайте, я отвечу.
– Двенадцать лет назад в городе было совершено убийство. Девочку четырнадцати лет сначала пытали, а потом сожгли.
Он зажмурился, точно увидел все это наяву.
– Она убила, – сказал он поспешно, точно черти гнались за ним и уже сидели на закорках.
– Кто «она»?
– Ленка с подругами. И парнем этим. Вчетвером.
– Что конкретно было в дневнике?
– Да не дневник это вовсе. Так, записывала иногда всякую всячину. Испугалась она очень, а поделиться не с кем. Разве ж таким поделишься? Я Ленку двенадцать лет знаю, как раз и познакомились в тот день, когда девчушку эту хоронили. Как она ревела, взахлеб. Я-то думал, от жалости, оказалось, от страха. Весь город в шоке был – такое сотворить. А мы на танцах встретились. Я ее провожать пошел, конечно, заговорили об убийстве этом, тогда только о нем и разговоров было. А она съежилась вся, как мне, говорит, девочку жалко, бедная она бедная, и сама вся трясется. Я в нее и влюбился, потому что добрая. Если человек чужую беду, как свою, чувствует, такой человек… не продаст, правда?
– Не знаю, – неожиданно ответил Лукьянов.
– Чего ты не знаешь? – разозлилась я.
– На вопрос ответил. Он спросил, я ответил. По мне, так любой продаст, если выгоду усмотрит.
– Это все ваши ментовские штуки, – нахмурился Сергей. – Привыкли с отребьем возиться. А по мне… В общем, я ее любил, и я ей верил. А она меня обманывала, наверняка еще и смеялась, что такой дурак.
– Может, не смеялась. Может, боялась, что узнаешь да из дома погонишь.
– Это вряд ли. Хотя боялась она здорово. Не меня, конечно, а того, что история та наружу выйдет. Подруга ей письмо прислала. Письма не видел, только конверт. Обратный адрес запомнил и фамилию. Удивился, что из Красноярска письмо. Далековато… Откуда у Ленки там подруга? Спросил про письмо, а она разозлилась ни с того ни с сего. Чего пристал, не твое, мол, дело, школьная подруга. Не мое так не мое. А когда по телику об убийстве сказали, ну и фамилию тоже, я и вспомнил. Как твою подругу, говорю, зовут? Она телик выключила и белая стала, как полотно. Молчи, говорит, молчи об этом письме. Тут я испугался. Чувствовал, что-то страшное… расспрашивать стал. Она только злилась. Дерганая, нервная. А потом… потом, когда убили Ленку и я записную книжку нашел, понял…
– Что конкретно было в записной книжке? – вновь спросила я.
– Конкретно? Да всякие мысли… Испугалась она очень.
– Чего испугалась?
– Того, что узнают. Ведь эта Вероника сюда ехала… Понятно, что…
– Что – понятно? Лена боялась, что та будет ее шантажировать?
– Нет, – подумав, ответил он. – Там такого не было.
– А что было? – Теперь и Лукьянов лишился терпения.
– Ну, что та история… не помню, как она написала… «Я думала, что все забыто, и вот…» В таком духе, и еще про девочку эту, что она ей снится, и каждый раз они ее опять убивают… Не помню я, – сказал он, с мукой глядя мне в глаза.
– Не стоило тебе сжигать записную книжку, – вздохнула я.
– Знаю. Сгоряча, в сердцах, как говорится… – Он покачал головой, а я испугалась, что заплачет, мужские слезы для меня труднопереносимы.
– Ладно, – махнула я рукой, – сделанного не воротишь. Иди допивай, если добрые люди тебя уже не опередили.
Лукьянов отлепился от дерева, и мы направились к машине.
– Эй! – крикнул Иванов. – Что делать-то? В милицию идти?
Я только рукой махнула.
– Что ж, – садясь за руль, сказал Лукьянов. – По-моему, картина ясна. Даже если мужу-рогоносцу привиделось и он прочел то, чего и не было, дела это не меняет. Если ему привиделось, могло пригрезиться
