– Вряд ли это возможно…
– Я все-таки попробую. – И, не дожидаясь возражений, направилась в комнату Кати.
Мне показалось, что она спит, глаза закрыты, дышит тихо и ровно, я пристроилась в кресле, стараясь не шуметь и не потревожить ее, но тут Катя открыла глаза.
– Это вы? – спросила она испуганно.
– Как видишь, – не стала я спорить.
– Вы зачем пришли?
– Поговорить.
– О чем?
– И о тебе тоже. Ты можешь продолжать жалеть себя, портить жизнь отцу и гнить заживо. А можешь сделать по-настоящему доброе дело. Помочь найти тех парней. Для этого надо не побояться и рассказать правду.
– Вы откуда узнали? – забеспокоилась она. – Вы ведь не просто так сказали? Мачеха как-то узнала? И отец знает?
– Нет. Но рассказать им надо. Чтобы они тебе помогли. От того, что ты молчишь, ничего не изменится, в хорошую сторону уж точно.
– Это… это правда лечится?
– Я не врач. Но думаю, что безнадежные ситуации бывают редко, а твоя совсем не безнадежна. Так что давай думать о будущем. И чем меньше в нем будет всяких подонков, тем лучше для всех. Понимаешь, о чем я?
– Понимаю.
– И по-прежнему начнешь утверждать, что ничего не помнишь?
– Они же убьют меня, – сказала она тихо. Логики в ее словах ни на грош, потому что бояться странно, коли уж она сама намеревалась покончить с собой. Но передо мной был несчастный ребенок, и о логике я забыла.
– Никто тебя не убьет. Юля погибла потому, что помочь ей было некому, так уж сложилось. А за твоей спиной милиция, семья, я, в конце концов. Рассказывай. Все, что можешь вспомнить. – Я незаметно включила диктофон, впрочем, вряд ли Катя что-то видела вокруг.
– Я… – жалобно начала она. – Вы только отцу не говорите. У него сердце больное. – Мне опять хотелось возразить, что об этом надо было думать раньше, но я смолчала, и девочка, покусав губы, продолжила: – Мы с Юлей пошли к Горбатому мосту… только не спрашивайте зачем. Пошли, и все. Там всегда народ, весело. Хотели пройтись по парку. А что? Это ведь не запрещено, верно? А на входе к нам тетка привязалась, здоровенная такая. И стала нас гнать, Юля ей ответила, грубо, конечно, а та ее ударила. С такой теткой разве справишься… Мы ушли, но здорово разозлились. Почему это мы не можем гулять там, где нам хочется? – Чувствовалось, что она тянет время, боясь перейти к главному. Я решила быть терпеливой и согласно кивала. – Ну, вот, мы пошли, и вдруг эти, на «Жигулях». Предложили прокатиться, мы согласились. Что в этом плохого? Потом предложили выпить. Я вам правду рассказывала, я как выпила, так сразу и вырубилась. А когда очнулась, оказалось, что я в каком-то подвале.
Она невидящим взглядом уставилась в стену напротив и опять замолчала. Ее начало трясти, пальцы сжимались в кулак, потом она зябко поежилась, перевела взгляд на меня.
– В подвале? – переспросила я, боясь, что у нее начнется истерика.
Она кивнула:
– Там окон не было.
– Подожди. Там не было окон, и ты решила, что находишься в подвале?
– А где же еще?
– Комната без окон еще не значит подвал. Постарайся вспомнить, как это место выглядело?
– Ну… просто комната, дверь железная. Окрашенные стены, кажется синие, в углу какие-то коробки. Я лежала на диване, старый такой диван, грязный. Мне стало плохо, меня вырвало, было очень стыдно, а еще страшно, потому что я ничего не понимала. Я подошла к двери и стала стучать. Очень долго никто не открывал, потом дверь открылась, и вошел Саша, который мне водку наливал. Он очень разозлился, когда увидел, что меня вырвало, обозвал свиньей. Я стала проситься домой. Он меня толкнул и сказал: «Заглохни», я заплакала и спросила, где Юля. Он ушел. Вернулся с ведром и тряпкой, велел мне все убрать. Я не хотела, но он меня заставил, руку мне больно вывернул. Я стала убирать, и меня опять вырвало, а он начал меня бить, даже ногой пнул. Я закричала, а он пригрозил, что язык мне вырвет, и ушел. Я сидела и плакала и ничего не могла понять. Страшно очень было. Потом они вдвоем пришли, с Валерой. Вошли и смотрят, а Саша говорит: «Видишь, эта дрянь все здесь облевала. Толку от нее не будет». Он сказал, что я вонючка. Так и сказал. А Валера засмеялся. «Да, – говорит, – товарец никудышный. Она ни на что не годится». И стали смеяться. А потом… потом этот Валера подошел и стянул с меня кофту, ухватил за грудь и стал тискать, и говорит: «Чего добру пропадать?» А Саша в ответ: «До нее дотронуться противно». Тот засмеялся: «Ну, не скажи». И он… он… – Она закрыла лицо руками. Она не плакала, а судорожно тряслась. – Они делали со мной ужасные вещи. Я даже не знала, что люди бывают такими… что так можно… Я кричала, а они смеялись. Сначала этот Валера издевался надо мной, а Саша курил и смотрел, потом он тоже… Я не хочу об этом вспоминать.
– Я понимаю, – сказала я как можно мягче.
– Ничего вы не понимаете! – отчаянно крикнула она. – Вы не знаете, что они со мной делали. И все время смеялись, обзывали свиньей и вонючкой, а я… я плакала, боялась, что убьют… – Она дышала тяжело, с хрипом, я протянула ей воды, она жадно выпила и вернула мне стакан.
– Как ты оттуда выбралась? – спросила я.
– Они пришли… Я подумала, что, если они опять начнут, я вырвусь и разобью себе голову о стену. Я бы смогла, честно. Я тогда хотела умереть. И сегодня хотела, но испугалась. Но они… они были какие-то
