выходил. И каждая минута им казалась вечностью…
В девичьи годы, когда они еще способны были влюбляться, пожалуй, ни одна из них так трепетно не ждала своего возлюбленного, как теперь выглядывали отца своего директора. И когда тот, наконец, показался, облаченный в свой неизменный пиджак, в соломенной шляпе, с зонтиком и книгой в руках, с аккуратно топорщачимися усиками, все трое подскочили с неестественными улыбками на испуганных лицах и хором воскликнули:
– Добрый день, папаша! Как вы себя чувствуете, как здоровье, как спалось?…
Or неожиданности старик вздрогнул и схватился за сердце, лицо его скривилось от боли, и, увидя их, чуть не сплюнул с досады, но сдержал себя, тихонько промолвил такое, что приличный человек вслух вряд ли произнесет, и метнул сердитый взгляд на соседок, которых возненавидел с первого дня. Он резко прошел мимо к выходу, что-то ворча себе под нос.
Он был сердит, не понимая, почему преследуют его эти дамочки и что они от него хотят. Неужели затеяли снова какую-то дьявольскую игру, как в первый день, когда он попал сюда? Раньше они, встречая его, строили всякие гримасы, высмеивали почти открыто его костюм, а вот теперь – не иначе как задумали против него что-то новое, будь они неладны!
Заметив, как он удаляется от них, обиженный и злой, они вовсе онемели.
– Какой-то странный человек, – беспомощно развела руками Шпак-Ковалик.
– Ну и характер, точно, как у его сыночка… – добавила Дебора Цирульник.
– Крепкий орешек… Не разгрызешь, – добавила Ната Церетели.
Однако сдаваться никто из них не собирался. Необходимо во что бы. то ни стало сломить старика, чтобы сменил гнев на милость. Неужели они уже окончательно потеряли способность охмурять мужчин, к тому же мужчину такого ветхого возраста, с которого песок сыплется! Какие же они к черту тогда танцовщицы и зачем всю жизнь мучились в театре?! Надо смягчить его характер. Сделать это будет нелегко, придется перетерпеть немало обид, но иного выхода у них нет. Ведь они сами заварили кашу, они и должны ее теперь расхлебывать.
И, делая вид, будто ничего не произошло, все трое тихонько, чуть ли не на цыпочках, пошли к старому покосившемуся платану, где сосед увлеченно читал книгу.
Поравнявшись со стариком, Шпак-Ковалик притормозила шаг, увидела, как тот читает стоя, опершись на изгородь, побежала в сторону, где стояло старое плетеное кресло, поднесла соседу и весело сказала:
– Пожалуйста, пожалуйста, папаша, присаживайтесь. Так вам будет удобнее. В ногах, говорят, правды нет.
Он посмотрел на нее свирепо, продолжая читать. Она окончательно растерялась.
– Смотрите, какое сегодня красивое море. Просто загляденье! – сказала Дебора.
– Красивое, очень даже красивое! – отрубил он. – Но если б вы отстали от меня, было бы еще красивее…
Он сердито повернулся к ним спиной, давая понять, что разговор окончен.
– Соседушка, не думайте о нас плохо. Мы это все от чистого сердца! – заговорила заискивающе Ната Церетели.
– Конечно, папаша, от чистого сердца. Из уважения к вам. Не обижайтесь на нас.
– Я прошу одно: оставить меня в покое! – окончательно возмутился старик и отошел в сторону. – Я приехал сюда отдыхать и не потерплю всяких козней, и шуток! Если не прекратите свою дурацкую игру, обращусь к директору и он найдет на вас управу!
Они обомлели.
Что? Что он сказал? Обратится к директору и тот на них найдет управу?! К какому же директору он обратится? Может, к тому? К своему сыну?…
Дебора побледнела, Шпак-Ковалик и Ната чуть было не упали в обморок, услыхав такие слова. Они окончательно растерялись. Такой старик, решили они, способен на всякие пакости. Он может позвонить по телефону сыну-директору, а тот, имея машину, мгновенно прикатит сюда и расправится с ними за оскорбление отца.
– Боже, какую мы кашу заварили! И как ее расхлебать?! – Дебора схватилась за голову.
Да, конечно, только этого и не хватало! Вскоре в театре начинается аттестация, сокращение штатов, так называемое омоложение коллектива. Что же будет?
Здорово они попались!
Знали б, что такое получится на отдыхе, разве они взяли бы путевки? Да пропади они пропадом, эти путевки вместе с отдыхом! Как теперь выйти из этого положения?
Они перестали есть и спать. Ничего не могли придумать, чтобы успокоить этого упрямца, как-то помириться с ним.
За эти дни они потеряли по нескольку килограммов чистого веса. Товарищи смотрели на них с удивлением и допытывались, что, мол, с ними происходит. Не влюбились ли случайно без взаимности? Где ж они, эти жестокие молодые люди, отвергающие любовь таких шикарных балерин? Куда они смотрят, эти остолопы?
Они излили душу перед тетей Зосей. Как быть, никак не могут подобрать ключик к сердцу этого упрямого, черствого старика, папаши директора. Ведь от него теперь зависит их судьба. Он может им устроить много бед, вплоть до того, что они вылетят из театра в два счета. Они и так висят там на волоске в связи с сокращением штатов и приближением пенсионного возраста.
Тетя Зося их выслушала внимательно, или, как говорят в Одессе, «с головой», и, пряча лукавую улыбку, которая сияла на ее полном, мясистом лице, сказала:
– А вы думали, что он вам сразу простит обиду и помирится с вами? Мало горечи вы ему за эти дни
