где спали постояльцы.
Президент немного угомонился, вытер большим клетчатым платком вспотевшее лицо, близорукие глаза, затем выхватил из кармана розовую резинку, ловко сунул в рот и стал жевать.
Тетя Хася Карасик испуганно взглянула на него, не понимая, что гость так активно жует, с таким большим аппетитом. Она себе никак не могла представить, что это он так
Но тетя Хася Карасик отмахнулась с испугом. Если б этот чудак ее озолотил, она взяла бы в рот эту пакость? А то, что он ей сказал, будто вся Америка нынче жует эту резинку, для нее не важно. Мало что Америка там жует. Нет уж, увольте. Никакие резинки ей не нужны. Америка может даже ходить на голове, но она, тетя Хася Карасик, живет своим умом. Резинки она жевать не будет!
И, несколько успокоившись, сказала уже смелее:
– Превеликое благодарствие вам, пан президент, но я ничуть не голодна. Я уже сегодня сытно отужинала. Вы что же, думаете, мы тут, упаси бог, голодаем? Это у вас всякие лгуны пишут, что мы плохо живем, что мы голодаем. Слава всевышнему, свой кусок хлеба и до хлеба каждый имеет. И ходим не голые и не босые… – С едкой укоризной окинула она одеяние гостя. – Живем не хуже других. Никто не жалуется у нас на свою судьбу. Как там сказала когда-то моя бабушка: буржуи не едят золото, а мы камни не едим. Иногда лучше, иногда хуже питаемся, но вот такой дряни, как вы жуете, мы покамест не кушаем. Не употребляем. Бог миловал.
Она с минуту присматривалась, как он жует, спросила:
– Извиняюсь, конечно, если скажу что не так, по-простому. У вас там, в Америке, слыхала я, живет очень много капиталистов, миллионеров. Что же, они, скупердяи, не могут прокормить одного президента и человек должен жевать эту чепуху? И еще одно, извините, конечно, за грубость и что я вмешиваюсь в ваши дела внутренние, эти ваши форды и Рокфеллеры обеднеют, если они купят приличный пиджак и солидные штаны своему президенту, дабы ему не приходилось выехать в свет в таких куцых штанишках и кацавейке с побрякушками? Боже мой, один президент – и так должен бедствовать!
Тут уж гость так разошелся, так рассмеялся, что этот смех чуть не перешел в истерику. И тетя Хася Карасик снова побледнела:
– Что это с вами? Успокойтесь, пожалуйста. Тише, разбудите моих постояльцев, тогда нам плохо будет. Если я вас обидела, то не взыщите. Я простой человек. Что на уме, то на языке. Университетов не проходила. Потише, прошу вас!…
Но он никак не мог успокоиться.
Только через какое-то время, придя немного в себя, сказал:
– О, миссис, я умираю! До чего же вы меня рассмешили! Ой, миссис, не знаю, как вас зовут, простите. Как вы сказали? Плохо слышу. Хася Карасик? Прекрасно, Хася Карасик… Вы что же, в самом деле уверены, что я – президент Америки? Спасибо, что вы обо мне такого высокого мнения. Но я никакой не президент, простите. Что я говорю? Я есть презес, по-нашему президент, но только президент пуговиц-корпорейшн в Филадельфии. Понимаете, миссис Хася Карасик. Не знаю, как это будет по-русски, по-вашему. Я забыл давно по-русски. Ну, как бы это сказать, у меня офис, контора, делает пуговиц… Ну, пуговиц-корпорейшн… Я там презес, президент… Пуговичное дело у меня в Филадельфии…
– Ах, вот как! – облегченно вздохнула тетя Хася Карасик. – Так бы и сразу сказали, что промышляете там пуговицами. Меня насмерть перепугали. Морочили голову, звонили, едет президент Америки. Тьфу, чтоб оно провалилось. Меня чуть кондрашка не хватила. Что мне снилось этой и той ночью – на голову врагов моих.
Испытывая явную неловкость, что он был причиной переполоха, президент пуговичной корпорейшн из Филадельфии стал ей объяснять.
– Это, простите, миссис Хася Карасик, не моя вина. Не я звонил, а этот веселый шофер, который вез меня сюда. Он звонил. Но так у нас в Штатах заведено. Там очень много президентов. Если б вы, миссис Хася Карасик, со своим отелем жили у нас, вы точно так же, как и я, были презес, вернее, президент отель-корпорейшн. Хорошо? У нас человек, который сколотил доллары, имеет свое торговое дело, считается президентом корпорейшн. И вы президент отель корпо.
– Спасибо вашей бабушке, – оборвала его дежурная, – не собираюсь жить в вашей Америке и не хочу быть там презес, президент, ни корпорейшн. Мне и здесь, в Хмельнике моем, хорошо. Живу себе и, слава богу, никаких претензий ни к кому не имею.
Президент сложил руки на широкой груди, шагал по коридору и вдруг остановился, хлопнув себя по лбу:
У тети Xaси Карасик на мгновенье замерло сердце. Она уставилась вопросительным взглядом на гостя и испугалась пуще прежнего. Да что же это за напасть такая? Откуда там,. за тридевять земель, в Америке известно, что здесь, в Хмельнике, возле старой мельницы, у реки, жил когда-то ее отец, шапочник Иона Карасик? Простой бедный шапочник жил себе с большой семьей в маленьком домишке, еле сводил концы с концами, так, оказывается, это уже не дает покоя каким-то американцам и уже известно за океаном. Ну и дельцы! Ну и бизнесмены! Все они там знают! Пропади они пропадом.
Заметив, что женщина переменилась в лице, побагровела, президент пуговичной корпорейшн стал ее успокаивать.
– Миссис Карасик, чему вы удивляетесь? Когда-то мы жили, оказывается, на одной улице с вами. Это было до революции. Отец мой был хозяином той мельницы. Я немного помню. И если я не ошибаюсь, то вы приходитесь дочерью шапочнику Ионе. Вы были тогда очень симпатичной девчонкой, и я, грешным делом, был в вас немножечко влюблен…
Она рассмеялась. Невзначай стала поправлять волосы под косынкой и смущенно заметила:
– Ого, вспомнил… Я вижу, мистер, что у вас свободная голова с вашими пуговицами. Не о чем вам думать больше. Но я что-то не припомню, чтобы у нас были такие соседи. А как же вас зовут?
– О, как меня зовут? Теперь – Джейкоб. Презес, президент пуговичной корпорейшн из Филадельфии…
