«Помогайте убирать виноград, свой план выполняйте в срок!»
И ее девчата кричат во весь голос:
«Гей, тяжелая индустрия, давайте сюда! Вот корзины и ножницы, идите к нам на помощь!»
И ничего не поделаешь, приходится на время отложить инструмент, слезть с крыши.
«Тяжелая индустрия»…
Было время, когда он один ходил по хозяйству с молотком, топором, пилой. Тут починит крышу, а там поставит новый забор, наладит электропилу, проложит водопроводные трубы на виноградную плантацию…
Хотя людей в артели не хватало, но председатель Овруцкий выделил ему несколько крепких ребят и сказал:
– Ну, Шмая, дорогой, хватит тебе кустарничать, вот тебе будет строительная бригада, и действуй. Теперь ты у нас в артели, брат, тяжелая индустрия…
С тех пор пошло по поселку – «тяжелая индустрия». Но это пустяки по сравнению с тем, что его назначили бригадиром.
– Не люблю быть начальником, – заявил Шмая, – всю жизнь я был простым солдатом, самое большее – ефрейтором. Буду работать, а начальником назначайте другого.
– Э, дорогой, так не пойдет! – сказал Овруцкий, – что ж это, зря, думаешь, мы тебя посылали на курсы? Ты у нас член правления артели… Нет, милый, так не пойдет. А теперь знаешь, сколько будем строить? Вот так-то, тяжелая индустрия…
От Ингульца село Тихая Балка террасами взбегает к виноградникам. Прошло уже несколько лет с тех пор, как начала действовать строительная бригада Шмаи. Вдоль реки выстроились новые дома под железными крышами. В прошлом году закончили строить клуб. Правда, не очень большой, но зато уютный, аккуратный. Перестроили ферму, конюшни, контору артели. А теперь заканчивают ещё одно здание. Установят электромоторы, конвейер, прессы – и прямо с плантации виноград придет сюда на переработку. Скоро зашумит в огромных чанах и бочках доброе вино…
Были времена, когда на нашего кровельщика некоторые смотрели как на приблудную птицу. «Прибился человек к чужому берегу и живет себе, как приймак, трудится, правда, но это не настоящий мужик, – говорили некоторые соседи, – не потомственный он колонист и виноградарь, что с него возьмешь. Правда, он строит, чинит». И это оскорбляло кровельщика до глубины души.
Но это говорили давно. Теперь каждый знает – как хорошо, что в артели есть преданный человек, мастеровой!
– Открой нам секрет, – часто спрашивали Шмаю,- как ты умудряешься не стареть?
– Наверно, порода такая… – озорно улыбается кровельщик, – но есть и посерьезнее причина. Я сбросил пару десятков тяжелых лет. И начал считать свои годы с того часа, когда пришла советская власть. Ведь когда все время занят, работаешь, не бьешь баклуши, пользуешься у людей уважением и видишь, что приносишь людям пользу, у тебя нет времени думать о старости. Вот и весь секрет молодости.
Солнце уже садилось, озаряя багрянцем прозрачные воды Ингульца, когда закончилась работа на винограднике. Шмая в окружении гурьбы девчат и парней возвращался в поселок. Сегодня Шмае напомнили о его возрасте, и он расстроился. В самом деле, шутки шутками, а время быстро пролетело. И чего они так торопятся, эти годы, куда спешат? Начинается такая жизнь, что хочется сбросить со счета пару десятков лет.
Хочется быть в самом деле молодым и крепким!
Тихая Балка. Какая же она теперь тихая? Жизнь теперь бурлит.
Но это только начало. Впереди много дел.
Только бы тихо было на свете. Только бы дали жить, работать, строить, выращивать виноград…
Но все чаще на душе становилось тревожно. И откуда она бралась, эта тревога? Может, оттого, что сын, приезжавший к нему недавно в гости, много говорил о частых боевых тревогах на границе?
Но в эти подробности не хотелось вникать. Шмая был поглощен новыми планами.
Скоро уже полвека, как живет на свете Шая Спивак. Годы, ну зачем они так спешат? Как хочется быть молодым!
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Счастье, говорят, вещь деликатная, хитрая. Залетит к тебе, улыбнется, подмигнет, даже в дом войдет, но только тебе захочется его в руки взять – оно замудрит и улетучится – ищи, мол, ветра в поле!
И хотя Шмая порядком натерпелся на своем веку, он к своей участи претензий не имел. Не имел до лета тысяча девятьсот сорок первого года, когда в веселый воскресный рассвет стало известно, что честная трудовая жизнь простых советских людей не дает покоя новым волкам – гитлеровцам. Снова война!
«Если бы врачи повытаскивали у старых солдат все застрявшие в них осколки, из этого железа можно было бы, пожалуй, построить большой мост; если бы собрать в одно место все слезы, пролитые матерями, невестами и детьми во время всех войн, разлилось бы большое море. И если бы люди с того моста заглянули в глубь этого моря,- думает Шмая, – они давно бы объединились и задушили фашистов, которые наживаются на горе, на крови миллионов».
Тебя ведь война не касается, – говорили ему соседи. – Ты уже свое отслужил, постарел, теперь на войну пойдут те, что помоложе…
Чудаки! Старый солдат подобен доброму кавалерийскому коню: тот, как услышит сигнал горниста, на месте устоять не может! А кроме того, кто это вправе скинуть меня со счетов? Какой же я старый? Может, на неделю старше тех, что идут на фронт? Зато я умею кое-что делать, недаром в двух войнах участвовал!
После полудня к сельсовету прискакал всадник из района и привез пачку повесток. Но солдаты запаса и молодые призывники уже с утра готовились в путь-дорогу. Женщины шили сыновьям солдатские мешки. Шмая ходил из дома в дом, следил за тем, как снаряжают в дорогу хлопцев. Шмая знает, что нужно брать с собой. К его словам прислушиваются.
Рейзл шила три мешка для старших своих ребят. Глаза у нее были заплаканы. Она не подняла глаз. У Шмаи екнуло сердце: может быть, она вспомнила, как провожала на фронт Иосифа Корсунского, как ждала его и не дождалась? Кровельщик тихо вышел из дому и снова пошел бродить по улицам. Сейчас, когда привезли повестки, в поселке сразу почувствовалось тяжелое дыхание войны: уходили лучшие парни. Седлали лошадей, готовили грузовики, чистили и украшали подводы, на которых ребят отвезут в район, на сборный пункт…
Шмая снова вернулся домой. Он прислушался к разговору сыновей с матерью, когда та укладывала их вещи: этого не надо, того они не хотят… Шмая присматривался к плечистым молодым людям, выросшим у него на глазах, и понимал их страх перед первым выездом из материнского дома. Шмая хорошо помнил день, когда он сюда приехал и встретил двух пастушков, гнавших стадо с выгона. А теперь? Они уходят, чтобы стать солдатами. А за домом их дожидаются девушки-невесты. Молодежь на улице шумит, смеется, старается быть веселой…
Шмая не знал, куда девать себя. Походил по комнате, надел новый пиджак, прикрутил к лацкану свой орден, хорошенько начистил его и снова пошел по деревне. Пастухи, не дожидаясь вечера, пригнали стадо.
Коровы, сытые и величественные, сгрудились у колодца и подняли рев, требуя, чтобы их напоили, но сегодня никто не выходил налить воду в корыта… Шмая проходил мимо людей, стоявших на площади и слушавших радио. Он не останавливался. Стоял прекрасный летний день. Жара уже начала спадать. Ребятишки как ни в чем не бывало плескались в речке. На каменных заборчиках вокруг домов и на завалинках, в тени садов прощались парочки. Шмае вдруг стало тесно в деревне, он пошел в поле по узкой тропинке, змеившейся между высоких хлебов. Над головой, как всегда, щебетали птицы. Налетал легкий ветерок, шевелил волной колосья. Шмая думал о старшем сыне Саше, который служит где-то на самой
