колоннах, об оставленных и сожженных городах. Шмая проходил через эти города много лет назад, в первую мировую войну. Эти горестные вести камнем ложились на сердце. Люди стояли на площади озабоченные, разгневанные, смотрели друг на друга и никак не могли понять, что случилось, почему наши войска отступают, почему отдают города и села.
Шли дни и недели.
В один из вечеров в конце июля в колхозе стало тревожно. По широкому тракту, поднимая к небу клубы пыли, тянулись бесконечные обозы. За возами шли городские и сельские жители – пожилые мужчины, женщины, дети. Гнали табуны лошадей, стада коров, отары овец.
Колхозники расспрашивали беженцев. Безостановочно тянулись длиннейшие караваны с юга – в глубь страны, везли с собою все, что можно было спасти.
Шмая стоял у своего двора, с болью смотрел на возы, на людей. Не хотелось верить, что и им предстоит то же… Нет, до этого не дойдет! Как это бросить виноградник, хозяйство, лошадей, коров… Не может быть, чтобы немец сюда добрался… Соседи заговорили:
– Что же это будет, Шмая?
– Почему не остановят злодея?
– Что же это, погибели на него не будет, на Гитлера, что ли?
– Почему ему отдают столько городов?
Шмая не знал, что отвечать. Он притворился рассерженным:
– Скажите пожалуйста, какие все стали знатоки! Стало быть, есть у нас план…
– Какой же это план, если мы отступаем? – сказала одна из женщин таким тоном, словно Шмая был виновен в возникновении войны.
– Пока, конечно, горько, – возразил Шмая. – Но Гитлер все равно свернет себе шею. Он быстро двигается, но вы ещё увидите, как он назад бежать будет… Война- это стратегия! – закончил Шмая.
– А что это такое – стратегия? – спросила пожилая женщина. – Расскажи, Шмая, ты ведь старый солдат! Весь свет исходил…
По правде говоря, Шмая и сам не совсем хорошо понимал, как объяснить это слово. Он сдвинул шапку на затылок, потер лоб, будто вспоминал что-то.
– Ну, Шмая, скажи что-нибудь, не тяни ты за душу!
– Стратегия? – переспросил Шмая. – Как вам это объяснить… Стратегия – вещь деликатная… Стратегия, насколько я могу понять, это сила и мудрость страны. А коли так, то клянусь вам, что Гитлер кончит плохо!
Старый кузнец кивнул головой и добавил:
– Шмая прав, честное слово! Уж если в старой России все враги себе шею ломали, то какая же гибель ждет этого злодея в Советском государстве!
Шмая сидел в большой комнате сельсовета и дремал. Была уже полночь. Как депутат Совета, он должен был дежурить до утра у телефона.
Тракт неожиданно опустел. Цепь подвод вдруг оборвалась. Колхозники не могли понять, что это означает. Может быть, врага остановили где-нибудь на Днепре? Может быть, и не придется покидать родной дом? Фашисты наверняка потерпели поражение на Днепре. Не пустят их сюда, хоть лопни!
Шмая задремал, и снится ему, что на высокой горе стоят орудия достающие своими жерлами чуть ли не до облаков. Перед глазами – бескрайняя степь. Гитлеровцы носятся по степи, как затравленные, а пушки бьют беспощадно, снаряды перепахивают землю и фашистов…
Но тут раздался звонок по телефону, и Шмая вскочил. Телефон звонил сердито и угрожающе.
Звонили из района. Нужно было немедленно поднять на ноги весь колхоз, запрягать лошадей, взять все, что можно эвакуировать, а остальное уничтожить, сжечь, ничего не оставляя врагу! Понятно?
Понятно… Шмая слушал приказ секретаря, и сердце у него разрывалось от горя. Голова кружилась. В горле комом стояли слезы.
Над головой простиралось синее звездное небо, далеко на реке квакали лягушки… Теперь ему предстоит пройти по колхозу и сообщить приказ. Как у него язык повернется сказать, чтобы люди покинули дом, подожгли мельницу и амбары, разрушили электростанцию…
Подошел к дереву, на котором висел кусок рельса – в него звонят, когда созывают на работу или на пожар. Шмая схватил кусок железа и хотел было начать звонить, но тут же спохватился. Зачем пугать маленьких детей и женщин? Секунду он стоял в нерешительности, потом направился к дому Оврудкого. Осторожно постучал в окно…
Вскоре весь колхоз был уже на ногах. Люди готовились в дальний путь. На улице было шумно, дети и женщины плакали.
Шмая готовил телегу для жены и детей. Он делал свое дело молча, не говоря ни слова и не глядя в ту сторону, где Рейзл, вся в слезах, упаковывала какой-то скарб. Вдруг точно гром обрушился на поселок, в доме сразу стало темно. Дети закричали, Рейзл схватила Шмаю за руку:
– Шмая, возьми детей, бежим!…
– Спокойнее, Рейзл! Это работа Овруцкого… Взорвали электростанцию.
Остались считанные часы. Надо отправляться в путь-дорогу… Почему его не взяли в армию? Не пустили на фронт? Неужели и вправду сюда придут фашисты? Будут валяться в кованых своих сапожищах на его кровати, будут пить его вино, жрать его хлеб?! Куда люди бегут? Надо взять в руки топоры, ломы, оглобли и встретить врага по ту сторону деревни!
Он взглянул на Рейзл и вспомнил, что все молодые мужчины ушли на фронт. Кто тут остался, прости господи… Дети, женщины, старики. Шмая поднялся с места, ему было досадно, что в такое время он оставил. Ов- руцкого одного и возится у себя дома. Сказав Рейзл, что сейчас вернется, он быстро пошел по улице.
Резкий запах носился в воздухе. По канавам текли ручьи красного вина, вылитого из погребов. Шмая шел, избегая встречи с людьми. Овруцкий ходил вдоль подвод, проверял, хорошо ли уложены вещи, как устроены дети, женщины, спрашивал у пастухов, сосчитано ли стадо…
– Перестаньте плакать! Мы скоро вернемся, – пытался он успокоить женщин.
– А, Шмая… Хорошо, что ты пришел. Нам приказано спасти людей и вывести стадо. Тебя правление назначило старшим, ты отвечаешь за эвакуацию скота, это государственное дело, государственное, понимаешь?
– Государственное? – поднял глаза Шмая.
Шмая пошел к большому стаду. Пастухи окружили его.
– Дядя Спивак, вы теперь наш начальник.
– Что поделаешь… – ответил Шмая, принимая бич. – Кем я только на своем веку не был! Теперь стал пастухом. Ну что ж, пошли, ребята!
Через несколько минут подводы двинулись в путь. За ними шло колхозное стадо. Шмая тяжело шагал, понурив голову, не оглядываясь. Позади осталось любимое село, дом, в котором он прожил чуть больше двадцати лет…
День за днем тянулся обоз. Останавливались, только чтобы напоить лошадей, подоить коров, и тут же двигались дальше.
Однажды послышался дальний грохот. Он приближался, как мощная волна. Самолеты… Земля дрогнула. Доносились глухие взрывы, и огромные клубы дыма и огня взмыли кверху.
Шмая попытался успокоить людей:
– Разве станут они бросать бомбы на женщин и детей? на скот? Не может этого быть!
– Ну конечно, Шмая, они тебя постесняются! – кричала Рейзл, подгоняя лошадей.
– Сгореть бы этим бандитам! Смотрите, они село подожгли!
Самолеты повернули к полю, спускаясь все ниже и ниже. Люди с детьми на руках побежали в поле, легли, заслоняя глаза, чтобы не видеть летающих хищников, затыкая уши, чтоб не слышать зловещёго рокота.
Шмая стоял посреди тракта и смотрел на разбегающихся людей, на перепуганное стадо. Коровы подняли страшный рев, лошади рвались из оглобель. Шмая стал загонять стадо в пшеницу, когда над головой, точно закипев, дико рассвистелся воздух и рядом начали подниматься столбы земли. Шмая упал, закрыл глаза. Когда через несколько минут он пришел в себя, немецкие летчики обстреливали из пулеметов
