– Пятьсот тридцать два вправо…
Единственное, что нам остается, – это разговаривать. Но разговаривать с соседями надоедает быстро – лет через пять. Субъективных лет, поскольку тут нет времени. И тогда люди начинают искать поблизости друзей и родных. Иногда они рядом. Это счастье. Не зря в сказках писали: «Они жили долго и счастливо и умерли в один день». Если в один день – то можно друг друга найти и разговаривать. В день на Земле умирает чуть больше ста тысяч человек. Это квадрат – десять на десять тысяч. Предельное, пожалуй, расстояние, на которое живая цепочка может передать твои слова…
– Алло. Симеон Ставракис…
– Алло. Симеон Ставракис… – транслирую я вправо. А потом вперед и назад. Симеон стоит далеко. Он уже давно пытается найти кого-нибудь знакомого. Пока не получается. Никто не отзывается на его имя.
Вправо и вперед слова уходят. Назад – нет. Мой злой сосед не повторяет имя несчастного грека.
– Хочешь вылететь из цепочки? – спрашиваю я его. Тех, кто не хочет поддерживать связь, немного. Но они есть – и мимо них выстраиваются обходные маршруты.
– Достал этот Ставракис! – ругается сосед. – Каждый год ищет… утихомирился бы.
Но имя все-таки передает.
У нас выдается маленькое затишье – и я пытаюсь поговорить с ним по душам.
– Может, не год, – говорю я. – Может быть, раз в день. Или в столетие. Тут нет времени.
– Все тут есть, – бормочет сосед. – Пульс есть? Сердце стучит? Значит, есть время.
– Почему вы такой злой? – спрашиваю я. К нам начинают прислушиваться соседи.
– Я не злой, я лишь не добрый, – отзывается сосед после паузы. – Достало. И не ад, и не рай. Бесконечное ожидание. А я всегда был нетерпелив. Вы-то в своем двадцать первом веке…
– Ну что вы врете! – не выдерживаю я. – Мы все здесь умерли в один день!
Сосед хихикает.
– Это вам только кажется. Очередь-то двигается. Кто ушел – на их место с задних рядов передвигают…
– Кто ушел? Когда ушел? – не выдерживаю я. – Что вы врете все время?
– Я не вру, – спокойно отвечают сзади. – Я умер в девятнадцатом веке. Стоял среди своих… потом здесь оказался. Вы что, думаете, к Нему по алфавиту вызывают? Нет, согласно тяжести грехов. Здесь, наверное, праведник стоял. Не успел окочуриться – сразу на суд и в рай. – Он хихикает. – Или наоборот. Так нагрешил, что в ад без очереди…
– Все вы врете… – повторяю я. – Все вы врете…
– А у вас как с грехами? – интересуется сосед.
– Нормально. Как у всех.
– Фигурка у вас соблазнительная, – с чувством говорит сосед. – Небось изменяли мужу?
– Я не замужем была.
– Все равно блудили.
Я перестаю его слушать. Блудила… врала… воровала… Не убивала. Все по мелочам. Согласно слухам в очереди – с таким набором грехов после Суда попаду в рай. Впрочем, слухи – они и есть слухи.
А еще есть слухи, что это вовсе не Страшный Суд. Что Бога нет. Что нас после смерти оживили. Например, прилетевшие инопланетяне. А теперь решают, что с нами делать.
Говорят и о том, что мы ненастоящие. Что нас воссоздали в компьютере, в виртуальном мире. Непонятно, правда, для чего. Потому мы и не устаем, не нуждаемся в пище…
– Алло. Две тысячи тридцать один. Восемьсот семь назад.
– Алло. Две тысячи тридцать. Восемьсот семь назад.
– Шелк косо стирай.
Я смотрю на соседа. Он чувствует мой взгляд и едва заметно кивает.
– Издалека шло, запуталось… А что делать-то?
Делать и впрямь нечего. Это глухой телефон.
– Шелк косо стирай, – говорю я. И явственно слышу, как уходит по ряду:
– Шел косо стирай…
Сколько же я здесь?
Месяцы? Годы? Века?
Под ногами – теплая ровная поверхность. Что-то похожее на камень, но теплое и мягкое. Над головой небо – другая поверхность, ровно и неярко светящаяся. И человеческое море вокруг.
– В детстве я любил играть в глухой телефон, – говорит человек за моей спиной. – Самое главное, что даже если очень стараешься ничего не спутать – все равно выходит смешно.
– Девятнадцатый век, да? – спрашиваю я с иронией. Сосед на миг замолкает. Потом сокрушенно говорит:
– Разве телефон не в девятнадцатом веке появился?
– Телефон-то, может, и в девятнадцатом, – отвечаю я. – А вот игры в глухой телефон…
– Прокололся, бывает, – вздыхает сосед. – Хотел как-то вас развеселить…
– Вот спасибо…
– Рано или поздно все закончится, – говорит сосед. – Все мы получим свое, отправимся в рай, ад… или на перерождение… Куда-нибудь отправимся. Может быть, еще будем вспоминать это время с теплотой…
На него нападает добродушное настроение – редкий случай. Пожалуй, с ним сейчас можно поговорить.
– Давайте читать стихи? – предлагает сосед.
Очень жаль, что нельзя заснуть.
– Пушкина?
– Это ваш русский поэт? Простите, не знаю.
Мы здесь все друг друга понимаем. Кажется, что говорим на своем языке – но все понимаем.
– А вы откуда?
– Из Франции.
Он еще не успевает закончить, а я уже понимаю – врет. Скорее всего он соотечественник.
– Интересно, что сейчас делается на том свете, – говорю я. – В России.
– Вас это и впрямь интересует?
– Угу, – с некоторым удивлением отвечаю я.
– У вас остались дети?
– Нет.
– Тогда вообще непонятно, какое вам дело до того света…
Я перестаю ему отвечать – и он скоро замолкает. Через час. Или через месяц. Трудно понять, время здесь субъективно. То ли наш разговор, то ли мое молчание – но сосед перестал транслировать слова. Некоторое время его уговаривали. А потом кинули мимо него обводку. Это неудобно, но ничего не поделаешь. Теперь он все время молчит, мой недобрый сосед.
– Алло… – говорит сосед справа.
– Алло, – повторяю я.
– Двести два. Сорок три вперед…
– Двести один. Сорок два вперед…
– Я понял. Все будет хорошо. Нас ждет чудесный новый мир. Мы простим друг друга и все будет хорошо. Надо только надеяться и верить…
Я повторяю чужие слова – отчетливо, старательно, бездумно. Это все равно не те слова, что были сказаны, и не те, что дойдут до адресата. Глухой телефон неумолим. Но я стараюсь. И думаю про хрупкие осколки слов, которые мы так беспомощно несем через вечность. Ведь это все не случайно? Это должно что-то значить? Не пытка, не насмешка, не равнодушие – но что тогда?
И мне кажется, что я начинаю понимать.
Если Он говорил с нами – а мы равнодушно повторяли слова, пока они не превращались в свою противоположность. Если мы умели только повторять, а не слушать…
