меня эпизод?
Когда немного спустя Павлик, разморенный весенним солнышком, крепко уснул на руках своего приемного отца, Гасилов рассказал мне историю, которую я постарался во всех подробностях записать в своем блокноте. Для убедительности Гасилов время от времени кивал головой в ту сторону, где стоял недавний его собеседник, и перед глазами моими вновь возникала фигура в строгом черном пальто, седая голова, внимательный и пытливый взгляд.
…Это произошло в один из последних январских дней сорок третьего года.
В большой, тесно заставленной мебелью комнате было так холодно, что единственный его обитатель, возвращаясь с работы, не всегда снимал шубу. Наскоро растопив железную печурку, он садился к заваленному рукописями и книгами столу. Он щелкал выключателем, но свет не всегда загорался: в городе не хватало электроэнергии, ее подавали в дома поздно, а то и вовсе оставляли район без света на целый вечер. В таких случаях приходилось зажечь коптилку, поставить ее на два тома медицинской энциклопедии и, придвинув бумаги поближе к слабому колеблющемуся огоньку, приступать к работе.
Известный в городе детский врач, профессор Сурат, много лет заведовал кафедрой в местном университете, был консультантом детской клиники. Сотни маленьких пациентов были обязаны ему избавлением от недугов, омрачавших едва начавшуюся жизнь. Профессор был, что называется, блистательным диагностом: он определял болезнь иногда по самым малозаметным признакам, по цвету кожи, но стонам или плачу ребенка.
Ему не терпелось поделиться своими наблюдениями и знаниями с другими врачами. Долгие ночи проводил он в холодной комнате за письменным столом, согревая дыханием озябшие пальцы. И чем труднее, чем холоднее становилось ему, тем упорнее он работал, считая, что необходимо торопиться. Иногда он ложился спать лишь под утро, стремительно и крепко засыпая, как солдат в промежутке между боями. А в десять утра профессора, как всегда, уже видели на работе.
В тот январский день, о котором рассказывал мне Гасилов, профессор, как обычно, вернувшись домой, сел за свою рукопись. Он не стал даже тратить времени, чтобы растопить печку-времянку. Шуба, валенки и накинутый на колени плед помогали ему не замерзнуть окончательно.
Погрузившись в работу, он не сразу услышал робкий стук в дверь, который постепенно становился все настойчивее.
— Кто там? Что случилось? — Профессор давно уже отвык от гостей и посетителей.
— Простите, здесь живет профессор Сурат? — спросили из-за двери.
Пришлось подняться, пройти к входной двери, отворить ее, впустив вместе с густым облаком пара высокого человека в шинели.
Одной рукой неожиданный посетитель опирался на палку, другой прижимал к себе ребенка, укутанного в теплое одеяло. Поздоровавшись, он подошел к старинному кожаному дивану и, локтем отодвинув в сторону книги, положил ребенка на диван.
— В чем дело? — спросил профессор. — Что вам нужно?
— Ваша помощь! — сказал человек в шинели и стал поспешно разворачивать ребенка.
— Немедленно укройте! — воскликнул профессор. — Здесь же очень холодно! Вы видите, я в шубе. Кроме того, я никого на дому не принимаю.
— Мне об этом говорили, но все советуют в один голос именно вам показать больного мальчика, поэтому я решился… Я хочу сам все услышать, а целые дни я на работе, далеко за городом. Извините, пожалуйста…
И мужчина в шинели вновь попытался развернуть ребенка. Профессор шагнул к дивану, произнес не допускающим возражения тоном:
— Прекратите! Обождите, сейчас я растоплю печку, а пока в комнате станет тепло, вы мне ответите на мои вопросы…
Профессор взялся за чурки, лежавшие у печки, но посетитель совершенно понятно, что это был Гасилов, — мягко отстранил его, быстро опустился на пол, достал из кармана маленький ножик, чтобы настрогать лучинок.
— Позвольте мне заняться этим. Растоплю по-фронтовому, в два счета…
Растапливая печурку, Гасилов обстоятельно отвечал профессору на его вопросы. Рассказал о печальных выводах, сделанных врачами детской консультации, добавив к ним собственные наблюдения.
Профессор осведомился, какие болезни перенес Павлик с момента рождения. Вопрос этот вообще всегда ставил Гасилова в тупик, но не было врача, который не задал бы его.
Пришлось Гасилову рассказать, как достался ему Павлик. Профессор придвинулся ближе, в упор посмотрел на Гасилова и опустил глаза. Так он и слушал, с опущенной головой, бросая изредка отрывистые вопросы.
В комнате стало теплее. Профессор снял не только шубу, но и пиджак, проверил температуру воздуха по градуснику и принялся осматривать маленького пациента. Им повезло: электростанция дала ток, в комнате стало светло. Павлик лежал на столе под яркой лампой.
Достаточно было понаблюдать со стороны, как профессор осматривал и выстукивал Павлика, мягко его поворачивал, сажал, заставлял открыть рот, высунуть язык — и все это без единого слова, без малейшего насилия, достаточно было взглянуть, чтобы понять, каким огромным добрым опытом обладает этот человек, посвятивший свою жизнь лечению детей.
Осмотрев, прослушав и выстукав Павлика, профессор Сурат дал знак Гасилову: можно одевать. Сам же он, присев к письменному столу, долго писал, по-прежнему храня молчание. Потом порылся в одном из ящиков, что-то достал оттуда, завернул в бумагу. Профессор понимал, конечно, что офицер напряженно ждет его слова, и будто нарочито медлил. Наверно, не так-то легко было ему произнести суровые слова о том, что в маленьком организме скопился целый рой болезней: рахит, истощение, колит. Необходим сложный метод лечения, режима и питания, чтобы малыш по-настоящему окреп. Но вообще придется на некоторое время положить его в детскую больницу для более тщательного исследования с помощью новейшей аппаратуры. Нелегко так вот сразу устроить туда ребенка, но он, профессор, постарается в этом помочь. Пусть товарищ офицер позвонит через несколько дней…
Гасилов одел ребенка, поблагодарил профессора, сказал, что позвонит непременно. Было заметно, что он хочет сказать что-то еще, но не решается. Наконец решился, произнес едва слышно:
— Еще раз благодарю, мы вам такие хлопоты причинили, — и неловко положил на край письменного стола сторублевую бумажку.
Профессор как будто и не заметил этого, продолжал писать. Потом неожиданно поднялся, остановил Гасилова у самых дверей и сунул ему в руку небольшой сверток вместе со сторублевой бумажкой.
— Это вы, молодой человек, спрячьте. Пригодится для малыша. Постарайтесь на эти деньги добыть для него фруктов и козьего молока, ясно?
Гасилов смущенно молчал.
— Вот я выписал рецепты и направление в детскую больницу вместе с моим заключением, — продолжал профессор. — Скажите… а коза у вас есть?
— Коза? Откуда? — изумился Гасилов неожиданному вопросу. — На фронте в моем распоряжении были гвардейские минометы, но не козы.
— Понимаю. Значит, козы у вас нет и вы еще не понимаете, как она вам нужна. Вашему ребенку просто необходимо получать каждый день стакана два козьего молока и парочку протертых яблок. Конечно, яблоки посреди зимы, да еще поблизости от фронта, — роскошь. Да-а… Словом, купите ему козу и запомните, что профессор Сурат частной практикой не занимается. Однако этого… как его там прозвали в полку? Да, «запасного гвардейца» можете приносить ко мне в любое время, если возникнет необходимость. Всего доброго.
Профессор попрощался и запер дверь.
Только дома, уложив ребенка спать, Юрий Петрович вспомнил о пакете, который дал ему профессор Сурат. В плотном свертке лежали рецепты, медицинское заключение и… деньги, тысяча рублей, а вместе с ними короткая записка:
«Для моего маленького пациента. Козы у вас, конечно, нет. Купите ему козу».
— Вот вам и вся история, связавшая меня с человеком, которого вы только что видели, — сказал мне
