— Снаряды и патроны на исходе.
— Усилилось дезертирство добровольцев, казаки расходятся по своим станицам.
— Раненых перевалило за полторы тысячи… Молчал один Родзянко. Он сидел, опустив голову, и сопел в усы. Главнокомандующий обвел своих сподвижников налитыми кровью глазами:
— Каково же ваше мнение, господа?
— Мы на пределе сил.
— Об Екатеринодар мы разобьемся.
— Неудача штурма вызовет катастрофу.
— Даже взятие города, с неминуемыми новыми потерями, приведет к распылению армии…
Только генерал Алексеев упрямо заявил:
— Надо продолжать штурм. Корнилов хрипло прокашлялся:
— Да. Хотя положение тяжелое, я не вижу другого выхода, как взятие Екатеринодара. Поэтому я решил завтра на рассвете атаковать по всему фронту. Вы свободны, господа.
Генерал Марков поднялся и громко, так, чтобы услышали другие, сказал:
— Наденьте чистое белье, у кого есть.
Деникин подождал, пока все выйдут. Подошел к главнокомандующему:
— Лавр Георгиевич, почему вы так непреклонны? Корнилов пробуравил его жгучим взглядом:
— Другого выхода нет. Если Екатеринодар не возьмем, я пущу себе пулю в лоб.
Много воды утекло с минувшего августа семнадцатого года, с памятного «корниловского мятежа», а вот и снова собрались вместе все участники тех событий… Удивительные шутки выкидывает история!
Тогда, первого сентября, генерал Алексеев приехал в Ставку и по настойчивому требованию из Питера вынужден был арестовать Корнилова и Лукомского. Впрочем, арест был домашний. Но прибывшие несколькими часами спустя члены Чрезвычайной следственной комиссии «заточили» главковерха, его начальника штаба и других генералов в могилевскую гостиницу «Метрополь», выставив двойной караул. Внутри — преданных Корнилову текинцев, а снаружи георгиевцев. Допросов с арестованных снимать не стали, попросили лишь написать свои объяснения.
Между тем еще накануне, тридцать первого августа, Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов — впервые за все время своего существования с февральских дней — принял предложенную ЦК большевистской партии резолюцию «О власти», возрождавшую, по существу, в новом качестве лозунг «Вся власть Советам!» Результаты этого голосования центральный орган большевиков газета «Рабочий путь» оценила как исторический поворот. Принятие большевистской резолюции коренным образом меняло всю политику столичного Совдепа. Через шесть дней подобную же резолюцию приняло и объединенное заседание Московских Советов рабочих и солдатских депутатов. Это означало, что на сторону ленинцев перешел второй крупнейший Совдеп республики и начался повсеместный процесс большевизации Советов. Владимир Ильич раскрыл значение этой победы: «…большинство в столичных Советах есть плод развития народа в нашу сторону»;
«Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки». Собственно, точно так же поняли это событие и противники. «Ленин приближается!» — ударила в колокола буржуазная газета «День».
Армия же, получая вести из Могилева, волновалась: «За измену родине и свободе мятежники- генералы должны подлежать одинаковой ответственности с солдатами! Высшая мера наказания — заслуженное возмездие предателям!» Комиссары Временного правительства сообщали Керенскому: «Настроение в частях таково, что иное наказание, чем смерть, может вызвать в войсках массовый вооруженный протест!» Одновременно армия требовала замены генерала Алексеева. Министр-председатель без всякого сожаления назначил на его место генерала Духонина.
Верный своей любви к красивым фразам, он изрек:
— Я никогда не сомневался в любви Корнилова к родине. Не в злой воле, а в малом знании и в великой политической неопытности причина его поступков, грозивших государству немалыми потрясениями. — И патетически добавил: — Он должен быть казнен, но, когда это случится, я приду на могилу, принесу цветы и преклоню колена перед русским патриотом!
Однако приводить в исполнение свои цветистые угрозы он не собирался. Из Могилева «узники» «Метрополя» были переведены в старую польскую крепость Быхов и размещены в бывшей женской гимназии под тем же текинско-георгиевским конвоем. Перед отбытием из Могилева Корнилов передал своего любимого коня адъютанту, корнету-текинцу, со словами:
— Берегите его. Он еще послужит мне.
В армии продолжали роптать. «Глубоко возмущает массы солдат то, что председатель следственной комиссии Шабловский ведет себя и высказывается в печати скорее как адвокат обвиняемых, чем как беспристрастный представитель судебной власти».
Неотвратимо надвигался Октябрь. Упоенный славой, министр-председатель и верховный главнокомандующий с высоты своего призрачного пьедестала уже ни в малой степени не понимал реальности происходящего. Буквально за неделю до вооруженного восстания он на вопрос одного из своих приближенных о возможности большевистского выступления ответил:
— Я готов отслужить молебен, чтобы такое выступление произошло.
— А уверены ли вы, Александр Федорович, что сможете с ним справиться?
— У меня больше сил, чем нужно, — оглядел обжитый царский кабинет министр-председатель. — Они будут раздавлены окончательно!
И только в самый последний момент он спохватился. Пригласил к себе все еще обретавшегося в Петрограде Моэма — знал, что сей знаменитый беллетрист является полномочным резидентом союзников, — и попросил его срочно, немедленно выехать в Лондон и лично устно изложить настоятельнейшую просьбу премьер-министру Великобритании Ллойд-Джорджу. Это была мольба об организации иностранной интервенции для спасения министр-председательского «престола». Моэм в тот же день выехал через Норвегию в Англию.
А Керенский утром двадцать четвертого октября выступил с заявлением на заседании Совета республики от имени Временного правительства:
— В настоящее время, когда государство погибает, находится на краю гибели, Временное правительство, и я в том числе, предпочитаем быть убитыми и уничтоженными, но жизнь, честь и независимость государства мы не предадим!..
…Двадцать пятое октября. Шпиль Петропавловской крепости рвет в клочья низкие тучи. Опускаются мглистые сумерки, и ярче становятся сполохи костров. За широким разливом Невы — темная громада Зимнего. Подступы к нему перекрыты баррикадами.
В Петропавловской крепости расположился полевой штаб Военно-революционного комитета. Еще с утра, поднявшись вверх по течению реки, бросил якорь у Николаевского моста крейсер «Аврора». Последнее сообщение: в Неву вошел караван кораблей с десятью тысячами балтийских моряков.
9 часов 40 минут вечера. На крейсере «Аврора» звучит команда:
— Носовое, огонь! Пли!
Это условный сигнал к штурму. На Дворцовую площадь!..
В два часа ночи двадцать шестого октября было закончено составление протокола об аресте Временного правительства. Около трех часов Ленин встретился с членами Военно-революционного комитета. Они доложили Владимиру Ильичу, что Зимний дворец взят.
В этот самый час экс-министр-председатель в автомобиле, предоставленном американским посольством, на полной скорости удирал в Гатчину, в какой уже раз забыв о своей клятве умереть. День спустя он сделал последнюю отчаянную попытку с помощью Третьего конного корпуса — все того же Третьего конного под командованием того же генерала Краснова вернуть власть, а затем, переодевшись в женское платье, которое, кстати, очень оказалось ему к лицу, покинул Гатчину за четверть часа до подхода революционных войск.
Великая пролетарская революция покатилась по стране. Она уже почти достигла и стен Быхова. Комендант женской гимназии-«тюрьмы» объявил текинцам и георгиевцам, что их узники свободны. Деникин переоделся в штатское платье, Лукомский — в куртку шофера, генерал Марков превратился в скромного
