грешить продолжали и восхвалять вурдалаков.
— Страшный суд?! О-о! Хоть и ужас до костей пробирает, а все же любопытно! Да-а!
Но кто же назовет имя того пророка, который сквозь грядущие тысячелетия увидел адское пламя, готовое вырваться сегодня отнюдь не из волшебного кувшина и испепелить всю Землю — маковое зернышко разума в беспредельной Вселенной?!
У зла лемех глубоко берет, он могилы роет.
А добру плуг для хлеба животворящего нужен. И покамест колос жизнью наливается, добро непобедимо!
А когда все люди Земли станут великих завоевателей их настоящими именами называть, добро не умрет никогда! А вместе с ним и человек будет жить вечно!..
Али-ан-Насир величайшим благодетелем не был, но и злодеем тоже...
Великий карача Аляутдин хорошую весть получил. Прискакал гонец из войска, закрывшего путь от Эски-Крыма, и сообщил:
— Сагадей-нойон поклялся на Коране, что не нарушит договора. Он будет верен совету сановников до прихода в Сарай ал-Джедид хана Араб-Шаха.
Это очень обрадовало стоявших у трона. Но почему-то все не было и не было вестей из земли Мордовской от наследника власти Чингисовой...
«Поспеши, — мысленно торопил его мухтасиб. — Еще неделя — и будет поздно. Примчатся на лакомый кусок Токтамыш, Идиге-хан, Хаджи-Черкес, сам Мамай или еще кто-нибудь. Не мешкай, ибо я, сторонник твой, окружен врагами!»
Аляутдин с презрением к себе вспомнил, как увеличил число этих самых врагов. В тот вечер, когда внезапно умер Али-ан-Насир, всех словно палицей оглушило. Первым очнулся он — великий карача.
— Кто это сделал?! — в отчаянии возопил тогда Аляутдин. — Кто-о?! Ведь из кубка султан так и не успел выпить ни капли. Эй, стража! Схватить всех!
Всех и схватили, кроме самого мухтасиба да Батая-кади. Этим поспешным приказом Аляутдин и нажил себе еще десяток врагов. Правда, он скоро одумался и распорядился освободить сановников, но... уже было поздно.
А теперь все ждали развязки: должен же кто-то занять пустующий трон правителя Дешт-и Кыпчака? Хоть не было вестей от Араб-Шаха, ждали его в Сарае ал-Джедиде со дня на день. Люди на базарах шептались и с приходом свирепого чингисида предрекали чуть ли не конец света.
Безутешна была Зейнаб-хатын. Слезы не просыхали на ее дивном лице. Однако она не умерла, как обещала своему возлюбленному, только руки ломала да выла волчицей. Но кто услышит о страданиях женщины сквозь толстые стены царского гарема?..
Прошло еще десять тревожных дней ожидания. И однажды голубым безмятежным утром во дворец прилетели гонцы от Сагадей-нойона.
— Хан Мухаммед-Буляк встал с войском в одном конном переходе! — сообщили они ошеломляющую весть. — Воины наши не хотят сражаться с ним. Они говорят: если умер Великий Али-ан-Насир, а от Араб- Шаха и вестей до сих пор нет, за кого же тогда кровь проливать?
— Где сам Сагадей-нойон?! — спросил Аляутдин.
— С тремя тысячами преданных батыров он поскакал к эрзя, где Араб-Шах-Муззафар с войском стоит. Тумен-баши сказал, что он будет ждать вас в двух конных переходах вверх по реке Итиль.
Аляутдин-мухтасиб думал всего мгновение. Сторонники его немедленно сбежались на зов.
«Как быстро все переменилось, — подумал великий карача. — Миг — и мы окружены врагами».
Он обвел взглядом сподвижников:
— Где Калкан-бей?
— Исчез куда-то. Сел на коня и ускакал.
— Понятно... А где Марулла-джагун, Ку-варза-онбаши? Здесь ли ты, славный воин Сал-лах-Олыб?
— Я здесь, о великий карача! Все здесь. Приказывай!
— А где мой помощник Батай-кади?
— Наверное, домой пошел, в дорогу собираться...
— Хорошо. Зовите своих удальцов, всех преданных нам нукеров и тургаудов! Мы уходим к Араб-Шаху! Саллах-Олыб, не менее трех десятков лошадей надо навьючить золотом. Оно пригодится нам в борьбе с Мамаем!
— Слушаю и повинуюсь!..
На другой день, едва солнце встало, в столицу Высочайшей Орды ступил Мухаммед-Буляк — слабоумный выкормыш Мамая-беклербека. Горожане «восторженно» приветствовали его и силились получше разглядеть. Хан был безус — ему едва исполнилось шестнадцать лет. На детском безвольном лице нового «властелина» застыла глупая улыбка. Чингисида окружала хмурая неулыбчивая стража из личных телохранителей Мамая.
У основания дворцовой лестницы Мухаммед-Буляка коленопреклоненно встретили старый Ачи-Ходжа, молодой мурза Кудеяр-бей и главный судья прежнего султана Батай-кади. Вездесущий Кудеяр-бей держал в вытянутых руках огромную золотую пайцзу с изображением головы разъяренного тигра — личный знак правителя Высочайшей Орды, былая принадлежность несчастного Али-ан-Насира.
Только об одном спросил переметнувшихся к нему сановников Мухаммед-Буляк:
— Цел ли гарем и как чувствует себя ослепительная Зейнаб-хатын? Кто охраняет покой царственных жен?
Голос нового султана был тускл и бесцветен, как и он сам. Это отметили все столпившиеся около крыльца.
— Гарем цел! — заверил его Батай-кади. — Красавица Зейнаб-хатын плачет по умершему Али-ан- Насиру. Но женские слезы что капли росы на цветке — испаряются от первого луча солнца. Ты Солнце, о Великий Султан! Ты пришел! При взгляде на тебя слезы несравненной Зейнаб-хатын тотчас иссохнут и улыбка осветит ее дивное лицо! — Он склонил голову, помолчал в благоговейной тишине и закончил: — А охраняет пристанище божественных гурий строгий и неподкупный бохадур Калкан-бей!
Молодой хан только хмыкнул в ответ и неверным шагом пьяницы пошел во дворец...
Но оказалось, обманул повелителя переметчик Батай-кади: Зейнаб в гареме не оказалось. Исчез вместе с ней и личный страж почившего султана Али-ан-Насира, суровый и грозный Калкан-бей.
Ачи-Ходжа тотчас снарядил погоню...
Измученные нукеры вернулись через три дня, даже следов хатын не обнаружив.
— К отцу убежала, — решил Мухаммед-Буляк.
— А Калкан-бея не встретили? — спросил Батай-кади.
— Это высокий такой, с прищуренными глазами и черной густой бородой?
— Да, он бородат.
— Видели с каким-то отрядом кайсаков.
Однако почему-то эти слова никто не связал с исчезновением Зейнаб. А она именно в том отряде скакала, переодетая в мужскую одежду, и путь ее лежал в далекий Булгар...
Перед бегством из дворца хатын сказала Калкан-бею:
— Я проклинаю именем Азраила[79] Мамая-беклербека и больше не считаю его своим отцом! Он бешеный волк, если моего будущего ребенка лишил отца! О-о мой Али-и- и!..
Именем султана Мухаммед-Буляка Батай-кади приказал казнить около ста человек, якобы причастных к гибели Али-ан-Насира. Что делать: лес рубят — щепки летят! Почуяв настроение воинов и простого народа, коварный переметчик сообразил, что кровью казненных не так-то легко смыть с Мухаммед-Буляка и самого Мамая клеймо убийц «боголюбивого султана Али». Пришлось изворачиваться. О настроениях в городе он рассказал Ачи-Ходже. Тот поспешил к повелителю с такими словами:
— Неупокоенный дух Али-ан-Насира прилетал ко мне ночью. Он грозился наслать чуму на город и небесный огонь на твой дворец.
