Весть о разгроме руссов на реке Пьяне всколыхнула Золотую Орду. Огромный полон, золото, серебро, утварь, одежда будоражили воображение степняков: молва увеличивала награбленное во много раз.
К границам Руси ринулись бесчисленные шайки отважных кайсаков. Пограничные отряды Нижегородской и Переяслав-Рязанской земель не могли поспеть повсеместно. Ордынцы прорывались то тут, то там. В глубь Русской земли не осмеливались идти. Но приграничье пылало огнем и истекало кровью.
Нелегко дались эти лето и осень русским людям. Набеги прекратились только с первым снегом...
Весть о победе Араб-Шаха застала Мамая в походе: беклербек шел к Дербенту, осажденному Идиге- ханом.
По получении столь важного известия эмир остановил коня и призвал к себе мурзу Бегича — осторожного и опытного полководца. Спросил:
— Слышал о битве на реке Жея-су?
Неразговорчивый Бегич молча кивнул головой. Мамай глянул на него остро, заговорил напористо:
— Араб-Шах теперь к трону султана Высочайшей Орды потянется. Надо его остановить. Приказываю тебе, мурза, взять два тумена и закрыть дорогу кок-ордынскому разбойнику на Сарай ал-Джедид! Встанешь станом у крепости Мукши!
— Но... у Араб-Шаха теперь четыре или даже пять туменов, — заколебался темник. — Смогу ли я...
— Сможешь! — вспыхнул Мамай. — Сможешь. Скоро к тебе еще два тумена подойдут. Не медли, выступай тотчас. И не бойся, Араб-Шах не так уж страшен. Войско его разбежится от первой же неудачи, — тонко улыбнулся и добавил полушепотом: — А потом, в стане кок-ордынца, словно моль внутри ковра, тайно мой человек сидит. Иди, мурза, иди.
Бегич склонил голову, ударил коня камчой. Тот взвился на дыбы и рванул в сторону. Мамай угрюмо смотрел ему вслед.
Часть II
Русь Московская
Глава первая
Вести из Великой степи
Они чем-то походили друг на друга: оба высокие, широкоплечие, ладные. Лица их суровы, степными ветрами задублены, бурями ратными овеяны.
Первый, черноволосый и черноглазый, с широкой густой бородой, — Великий Князь Московский и Владимирский Дмитрий Иванович. «И Владимирский» означает, что он старший князь на всей Русской земле, что именно к нему стекается дань со всех княжеств, а уж он сам дает выход в Золотую Орду.
За честь быть «и Владимирским» упорно боролись Тверской князь Михаил Александрович и правитель Нижегородско-Суздальский Дмитрий Константинович. Не единожды татарские султаны присылали противникам Москвы ярлык на старшинство, но великий князь Московский силой ратной принуждал их отказаться от хитрой ордынской «милости».
Дмитрий Иванович был молод — ему едва минуло двадцать семь лет, — но деяния его пленяли воображение и равнялись подвигам древних былинных героев. Русь верила, что именно этот мудрый государственный муж и неустрашимый военачальник наконец-то совсем сломает уже обветшавшее ярмо рабства, которое надел на православных «безбожный царь Баты-га» сто сорок лет назад...
Рядом с ним стоял сейчас Владимир Андреевич, князь Серпуховский, — двоюродный брат, друг, талантливый полководец и ближайший сподвижник. В отличие от своего повелителя, Владимир был рус, глаза его в радости были схожи с весенним безоблачным небом, а в гневе излучали цвет холодной бранной стали.
Немало славных дел свершили князья вместе: принуждали к дани Суздаль, Рязань и Тверь, Псков копьем увещевали, смиряли гордость новгородской вольницы, мечом отражали литовскую силу от стен Москвы, жестоко били во чистом поле буйные ватаги ордынские.
Настроение Великого Князя нынче было хорошим — по-видимому, от вестей добрых. Он сидел в горнице за большим дубовым столом, когда пришел к нему Владимир Серпуховский.
— Садись, — указал хозяин на скамью слева от себя.
— Благодарствую... Что это ты держишь в руках, Митрий? — спросил Владимир с любопытством, продолжая стоять, упершись кулаком в столешницу.
— На и ты глянь, — улыбнулся Великий Князь. — Мож, видел где раньше? Признаешь?
Владимир взял в руки массивную золотую пластину, вгляделся, поднял стремительный взор на собеседника:
— Да то ж пайцза Джучи-хана! Аль нет?
— Она.
— Где взял?
— Досталась деянием досужих людей, сторонников Москвы.
— Вот эт-то да! По поверью, в чьих руках эта пайцза заповедная, тот будет властвовать над всей Великой степью. Так сами ханы ордынские толкуют.
— Слыхал и я про то. Да только мало верю в сказки всякие. А вот раз ханы татарские верят, то сие нам надобно обратить на пользу Руси.
— Слыхано, немало кровушки ордынской пролито из-за злата заповедного.
— Только ли ордынской! Помнишь, Арапша погубил откупленных полонянников русских?
— Прошлой зимой?
— Да. Так вот, из-за пайцзы этой полегли тогда братья наши. Да и к Пьяне-реке она причастна.
— А кто знает, что пайцза Джучи-хана в Москве, в деснице твоей, княже?
— Кто-то ведает. Арапша, к примеру. Да и Мамай прознал неведомо как.
— То-то послы ордынские ко двору московскому понаехали. А я-то мыслил: чего их сюда вдруг потянуло?
— Пайцза и манит. Пайцза Джучи-хана! Каждому охота быть царем в Золотой Орде. Каждому хочется править Великой степью безраздельно, как некогда правил ею Батый. — Дмитрий рассмеялся, спросил: — Я слыхал, свара какая-то на Посольском дворе случилась?
— Случилась, да еще какая, — улыбнулся и Владимир. — Болярин Федька Свибло поселил послов Мамая и Арапши на одном подворье: татары, дескать, поладят. А промеж них сеча возгорелась. С пяток порубленных до смерти на земле лежать остались. У Мамаева посла Усмана добрый рубец на башке, едва кровь уняли. И еще здоровенный синяк под глазом: это уж когда наши усмиряли.
— Кто ж его так угостил?
— Пересвет, кажись.
— Да-а, ежели этот даст кулаком, едва ли кто устоит. Вот только как Федька допустил такое? Спрошу
