Киев раскинулся на правом обрывистом берегу Днепра. Главный город Руси состоял из нескольких крепостей. Вышний град угнездился на самой вершине горы. Рядом, слева, чуть ниже пристроилась крепость Звенигород.
У подножия горы стоял военный посад — Пасынча Беседа, через которую вверх по оврагу проходил Зборичев взвоз: именно здесь великокняжеские тиуны и мытники взимали дань за переправу и торговую пошлину, поэтому и назвали взвоз Зборичевым.
В низине на отмели, при впадении в Днепр реки Почайны растекся деревянными одно— и двухэтажными строениями киевский Подол. На краю Зборичева токовища на Подоле расположилась единственная в языческом Киеве соборная церковь Ильи Громовержца — тезки Перуна. Островерхий купол белокаменного храма венчал золотой крест...
Через четыре часа бешеной скачки переяславская сторожа с пленным Хазран-тарханом остановила разгоряченных коней возле переправы через Днепр. И кони и люди шатались от усталости. К пристани подошел паром — две ладьи, скрепленные деревянным настилом. Княжьи отроки, встретившие сторожу, растолкали спешивших перебраться на правобережье и провели всадников вместе с конями на колеблющийся настил парома. Больше никого не пустили, и по команде кормчего гребцы разом налегли на весла.
Когда паром был уже недалеко от правого берега, Колюта глянул вверх. Вышний град показался ему парящим высоко в небе. Облака будто бы гладили его своими невесомыми белоснежными ладонями. Слева и справа город с посадами и крепостями окаймляло зеленое море лесов. А дома Киева, все его многочисленные постройки, точно ладьи в клочках пены, утопали в бело-розовой кипени садов. — Лепота и могутство град сей! — прошептал витязь. От красочного зрелища невольно захватывало дух, и волна умиления подкатывала к сердцу. Колюта зажмурился, а когда открыл глаза, паром уже входил в Почайну мимо двух сторожевых башен, похожих на сказочных великанов в островерхих русских шлемах. Сильное течение омывало основание башен, сложенных из огромных валунов. Сквозь бойницы смотрели на реку крепостные стрелометы, а на площадках верхнего яруса стояли наготове тяжелые камнеметы.
При необходимости русло Почайны перекрывалось толстой бронзовой цепью, усыпанной железными шипами.
Всадники сошли на вымол[45] Зборичева взвоза, и через Пасынчу Беседу, стали подниматься вверх на Гору, где в детинце Вышнего града стоял белокаменный княж- терем.
Хазран-тархан налитыми кровью глазами озирал высокие бревенчатые стены на краю обрыва, островерхие башни с бойницами, узкий проход меж двух крепостей и думал, что брать город со стороны реки, как то предлагали некоторые беки, было бы безумием... Конец Зборичева взвоза венчался тремя башнями. Одни ворота и через ров и отвесный ссмисажснный вал прямо на Воиново поле; другие влево, в крепость Звенигород. Всадники же повернули направо, в Вышний град.
Вечевая площадь перед воротами детинца была до отказа заполнена народом, и гонцам поневоле пришлось умерить прыть своих коней. Отроки поднесли к губам рожки и хрипло затрубили: народ хотя расступался, давая дорогу витязям.
В центре вечевой площади возвышалась трехсаженная фигура Перуна. На грубо вырубленном лике его блестели серебряные усы, голову венчала железная шапка, и ноги у идола были тоже железными. В правой руке он держал огромный камень-чашу, а в левой, поднятой вверх, — пучок золотых стрел. В глазницах Перуна горели кровавым огнем два больших рубина. Восемь негасимых костров денно и нощно полыхали вокруг Перунова капища. Сегодня пламя костров было особенно высоким и неистовым — волхвы совершали жертвоприношения. Они резали белых петухов, сливали кровь в золотые чаши, развешанные на шестах, а тушки бросали в огонь вместе с пахучими травами.
Около грозного идола был привязан к столбу голый до пояса полонянник-печенег, вчера вечером захваченный сторожей города Роденя. Глаза кочевника тоскливо смотрели на юг, в сторону Дикого поля, которое простиралось где-то там, далеко за горами киевскими и лесами печорскими. По обнаженному телу пленника пробегали иногда быстрые трепетные волны.
Хазран-тархан с ужасом смотрел, как полубезумные жрецы неистово кружились вокруг жертвы, пели что-то хриплыми голосами. Иногда они все разом вздымали над головами посохи, украшенные человеческими скальпами, и в исступлении восклицали:
— Пер-рун!.. Пер-рун!.. Пер-рун!..
Гонцы гулко проскакали по взводному мосту в детинец. Закованные в железо стражники молча пропустили их, отогнав любопытных Древками копий.
Возле трехбашенного белокаменного терема с узкими, похожими на бойницы окнами сторожа спешилась. Пленника развязали, поставили на землю. Он со стоном упал на колени, и двое гридней, подхватив тархана, поволокли его по каменным ступеням в гридницу.
Как и все помещения подобного рода на Руси той поры, гридница походила на склад самого разнообразного оружия. Голые стены огромной залы украшали щиты и брони всех фасонов и цветов: мечи кривые — арабские, чуть загнутые на конце — хазарские, прямые и короткие — византийские, длинные и обоюдоострые — варяжские.
У входа, по обеим сторонам резной деревянной двери, украшенной золотыми фигурами грифонов, стояли истуканами две железные фигуры с длинными мечами в стальных руках. Броня германских воинов познала сокрушительные удары секир — затыльник одного из круглых шлемов был до середины разрублен поперечным ударом. Хозяева этих броней полегли в Новгородской земле от мечей и топоров удалых русских дружинников. Когда диковинный трофей доставили в великокняжескую гридницу, Святослав сказал, рассмеявшись:
— Не летала бы зозуля к кречету — не достались бы кречету перышки!..
Почти через всю гридницу протянулся дубовый стол, окруженный скамьями. Здесь на княжеской братчине, в добрые времена, одновременно водили трапезу до четырех сотен богатырей.
У противоположной стены, украшенной огромным персидским ковром, стоял на возвышении золотой трон византийской работы. Подлокотники и спинка его были инкрустированы слоновой костью, украшены яхонтами и жемчугом.
Когда-то этот трон византийский император Константин Багрянородный подарил печенежскому бек- хану Куре. То был не просто подарок, а своеобразная плата за предстоящий большой поход в русские пределы. Куря долго собирался с силами, да не успел собраться — Святослав нанес упреждающий удар, сокрушив печенежскую орду в Диком поле, захватив весь ее кочевой обоз. Сам бек-хан чуть было не попал в руки русским комонникам, гнавшим его до самого устья Днепра. Трон достался Святославу, и он водрузил его в гриднице княж-терема вместе с другими трофеями.
Сейчас на троне восседал сам великий князь земли Русской Святослав Игоревич. Был он среднего роста, широк в плечах. На сильной шее горделиво посажена русоволосая голова. Голубые глаза из-под насупленных широких бровей смотрят грозно. Подбородок брит, и лишь усы, густые и тоже русые, нависают над плотно сжатыми губами князя. В левом ухе сверкает золотом серьга с крупным рубином и двумя жемчужинами, а на голове искрится самоцветами княжья шапка, отороченная соболем. Широкую грудь князя-витязя облегает пластинчатый панцирь византийской работы. На панцире — стальной щит с золотым знаком — барс в прыжке над перекрестьем из трех молний. Поверх брони пристегнуто алое бархатное корзно[46]. На синем с алмазными брызгами широком боевом поясе висит короткий скифский меч-акинак...
Святославу не исполнилось еще и двадцати двух лет, но выглядел он значительно старше: постоянные походы и бранная жизнь наделили его чертами мужества и осуровили взор.
Сидел Святослав прямо, смотрел перед собой в пространство с непроницаемым лицом, словно отрешенный от всего земного.
По правую руку от него стоял седой как лунь, с белыми длинными усами, воевода Асмуд — советник молодого князя. Годы не согнули старого воина, Асмуд был по-юношески строен и прям. Он был в полном вооружении русского витязя: кольчуга с поперечными стальными пластинами на груди и продольными на плечах. Ее дополняли железные наручи и поножи. Голубое шелковое корзно было застегнуто на правом плече золотой пряжкой — единственным украшением его сурового наряда. На простом широком кожаном
