киевском бреге. Второй раз челны взяли печенегов, видать, по уговору. Те замыслили пробиться к Подолу, но воевода Вуефаст отогнал их. Печенеги с уроном отплыли к Пасынче Беседе и к козарам примкнули...
— Однако столько воев подпускать так близко к Горе и Подолу опаско. И што же князь?
— На то и измышление ратное. Хакан Урак ту же думу в голове лержал и радовался безмерно. Сказывают, он было сам собрался к Пасынче Беседе, даже в челн сел, да передумал. В это самое время верша уже была саженях в двадцати от Зборичева взвоза, и хакан, видно, замыслил перейти Непру-реку на коне... — Гонец замолчал, подмигнул Добрыне. — Вот тут-то и показало себя хитрое измышление князя Святослава. Ведал он, што за дружба был а промеж козарами да печенегами... Когда козары в другой раз стали переваливать стрежень, с верховьев вдруг показались десятка два больших стругов купецких, зело узорочьем изукрашенных. Козары в челноках кинулись впереймы. Гости русские встретили ворога стрелами, а кормчие стали править в Почайну. Но челны переняли их. Тогда купцы попрыгали налегке в воду и подались к берегу. Козары их не тронули — узорочье очи им застило. Брошенные струги стало прибивать струей к Зборичеву взвозу... Тут и началась потеха — свара промеж козарами и печенегами воспылала страшная. Всяк к добру тянется, мечи и копья засверкали. Ханы ихние кричат, а жадность да обиду остановить не могут.
— Хитро измыслил князь! — раздались голоса.
Гонец улыбнулся, отхлебнул из братины и стал рассказывать дальше.
— На вершу без спросу подались табунщики, штоб до лодей с товаром добраться. От тяжести великой верша порвалась в самой середке и многие попадали в воду. Несметно потонуло народу в Непре. А на вымоле Зборичева взвоза и дале по брегу, возле купецких стругов, буча шла страшная, даже ханы и те встряли в нее, добыча им очи застила. Немало в ярости посекли друг друга степняки.
— Да, норов табунщиков всем ведом, — сказал Добрыня. — А жадность их ако пожар в ковыльной степи — вмиг на многие версты разлетается.
— Вот тогда-то и вышли из Почайны-реки полторы сотни русских боевых лодий, — торжественно сказал гонец и рубанул рукой по воздуху.— Гриди воеводы Ядрея ударили по брошенным челнам козарским. А варяги с дракаров бросали в челноки двухпудовые камни и сулицы с горящей паклей. Покамест козары с печенегами одумались да оборотились к воде, гриди в тяжелых бронях из дыма и пламени уже сходили на берег. Две тысячи руссов в един миг оттеснили степняков вглубь Пасынчи Беседы. А с Подола вышла дружина воеводы Вуефаста, из Днешнеграда же по Зборичеву взвозу скатились вниз могуты самого Святослава. Зажали ворога со всех сторон. А с того брега хакан Урак подмоги не прислал, стрежень Непры- реки переняли семь десятков лодий воеводы Претича с тремя тысячами сторонников. На узкой полосе брега киевского случилась сеча страшная, немилостивая. День До вечера рубились мы, кровь стекала в стрежень Непры, и вода в ней стала рудой. А когда мгла покрыла землю, все степняки были побиты. Полона не брали — князь не велел...
Гонца слушали, затаив дыхание. Знали, скоро и им предстоит сеча. И были готовы к жизни мгновенной, битве и смерти.
— Много богатырей русских полегло на поле брани, — печально сказал гонец. — Но хакан Урак! — голос его зазвенел. — Хакан-бек Урак и бек-ханы печенежские печалились в тот вечер о целом тумене воев своих! Воевода Претич разметал всю вершу козарскую и весь день держал хакана и печенегов на левом бреге!
— Вечная память защитникам светлой Руси, павшим в сече грозной!.. — снял шлем Добрыня, опустили непокрытые головы и воеводы сторонников русских.
— Ну да сечи без убитых не бывает, — сурово молвил Добрыня. — Братие, о деле славном на Непре- реке донесите всем ратникам, штоб пример сей зажигал сердца воев русских для битвы!
Неподалеку затрещали кусты. Раздался грозный окрик дозорного, ему ответили. Вскоре перед Добрыней предстал связанный по рукам жилистый человек лет тридцати в сопровождении мужиков, вооруженных дубинами.
— Так, ста, ить из-под тиши пробирался в стан наш, — доложил рыжий бородатый мужик с синяком под глазом. — Дак мы яго повязали. Не давался, нечистый дух. В глаз мне саданул, ажио светло стало.
— Кто таков? — нахмурился воевода.
— Гонец Свенельда, — бойко ответил пленник.
— Пошто дрался?
— Мыслил, ворог. А как ухватили меня они, понял, што свои, лесовики. От степняков бы яз отбился.
— Чем докажешь, што Свенельда доспешник? Обличьем не нашенский вроде?
— Прикажи развязать.
Воевода кивнул. Пленника освободили от пут. Он с силой потер затекшие запястья и вытащил из-за пазухи голубой треугольник из шелка с золотым клеймом — летящий сокол над перекрестьем из двух молний.
— Сказывай! — разрешил воевода.
— Завтра поутру дружины Свенельда и полоцкого князя Рогволода, а також рать древлянская с князем Дубором будут здесь! — объявил гонец.
—— Любо! — повеселели вокруг.
— Как Рогволод со Свенельдом оказался? — подозрительно спросил Добрыня.
— Лодии их встретились в устье Уж-реки. Со Свенельдом много сторонников древлянских на подмогу Киев-граду идут: как прослышали лесовики о козарской грозе, так сразу ж замирились с нами.
— Добро, — кивнул воевода. — Вот и собралась Русь светлая для отпора ворогу!
— Длани в кровь стерли вой русские, — почему-то конфузясь сказал гонец Свенельда, показав заскорузлые ладони в кровавых мозолях. — День и ночь гребут напеременки. Да еще паруса поставлены. Лодии ако чайки летят...
Глава четвертая
Каган-беки Урак
Зеленый с золотыми разводами огромный шелковый шатер, увенчанный золотой маковкой с серебряным полумесяцем, стоял на Воиновом поле на виду Вышнеграда, в двух тысячах шагов от главных ворот Киева. Позади, внизу, дымя, догорала крепость Язина.
Роскошный шатер окружали другие — пониже и поскромнее. Все это разноцветное великолепие очерчивал ровный круг из щитов, повешенных на колья. А пространство меж шатрами заполнила красочная, в дорогих доспехах, толпа воинов. Сверкали латы, колыхались на ветру султаны из перьев диковинных птиц, резал глаз пестрый шелк архалуков. Стройные кони сгибали гривастые шеи, звенела позлащенная сбруя. Здесь было шумно и весело.
За кругом из щитов копошилась серая масса остального хазарского воинства...
Высоко в небе чертил ленивые круги старый степной орел, обозревая землю острым глазом. Он был в недоумении — среди серо-кипящей массы, дыма и Пламени мерцал яркий гигантский круг. Сверху он был похож на россыпь раскаленных углей среди золы — он так же кипел и потрескивал. Орел стал набирать высоту... Вдруг резкий секущий свист настиг его. Царь неба, могущественный и гордый, заклекотал от боли, накренился на одно крыло и стал падать. Он махал крыльями, старясь удержаться в родной стихии, но падал все стремительнее, и земля надвигалась на него, огромная и неотвратимая...
Орел упал перед великолепным шатром как раз в тот момент, когда из него выходил величественный старик в сверкающих одеждах, в золотом узорчатом шлеме, верх которого венчал синий сапфир с голубиное яйцо величиной. Лицо старика было морщинистым и редкобородым, горбатый нос и выцветшие круглые глаза делали его похожим на беркута.
Птица, падая, чуть не задела гордого старца крылом по лицу. Но тот не закрыл глаз и не отшатнулся, как бы сделал любой другой человек на его месте. Но этот человек не был любым и каждым — его звали Каган-беки Урак Непобедимый и Разящий, Щит Аллаха и Шад-Хазара Наран-Итиля, Надежда Всех Хазар и так далее и тому подобное.