пришел князь Термицу с туменом угров. Добрыня же на левом бреге Непры-реки изготовился к наступу. Ворог в капкане!
Эти слова великого князя рассеяли остатки мрачных мыслей, угнали прочь усталость. Всем стало ясно, почему Святослав отдал степнякам крепость Язину и пустил орды Воиново поле. Вчера, когда князь приказал оставить окружные крепости Детинку и Замково, воеводы все как один воспротивились этому — шутка ли. открыть врагу путь на Подол!
Святослав в гневе даже меч обнажил. Послушались, скрипя зубами. Теперь становилось ясно: прав молодой полководец, искусную западню приготовил он многоопытному хазарскому военачальнику!
— Что ж ты ранее не поведал нам мысли свои? — упрекнул его Улеб.
Святослав улыбнулся глазами:
— Калач из печи ко времени вынимают. Не мог ранее открыться, потому не поведал.
Воеводы насмешливо посмотрели в сторону князя Улеба. Тот покраснел и отвернулся.
— Да, ворог в капкане, — продолжал Святослав. — Но покамест он сунул туда только одну лапу. Нам же надобно, чтоб и голова его в жомы угодила. А посему нам надлежит заманивать орду дальше, в глубь гор Киевских. Силы степняков растащить надобно. Иначе хоть медведь и в капкане, так это медведь, а не кто иной. Силен хакан-бек. Промысел наш — в един миг отсечь башку зверю, чтоб более никогда в наш пчельник не лазил...
Перед князем уже долгое время стоял дружинник из первой охранной сотни. Он то и дело покашливал, чтоб обратить на себя внимание.
— Ну чего тебе? — поморщился Святослав.
— Витязь там помирает, — глухо сказал гридень. — Тебя зовет великий князь.
— Што за витязь?
— Окула-богатырь.
— Што-о?!
— Так, великий князь.
— Пошли! — Святослав поднялся, надел шлем, накинул корзно, оглядел всех потемневшим взором.
— Воевода, — обратился он к Вуефасту. — Поспешай к делу своему. Да промысли, как поболе степняков на Подол заманить. Ведаю, сгорит Нижний град. Жалко. Но в ратном промысле так: пожалеешь золотник — потеряешь гривну!.. А град новый отстроим, краше прежнего! Поспешайте и вы, братие, к трудам своим. Да держите язык за зубами, дабы хакан-бек не проведал чего раньше времени...
Буря взметала вихри снега, несла его вдоль узких улочек Вышнеграда. Ветер сорвал яблоневый цвет, смешал воедино со снежинками. Огонь факела метался и шипел. Кони уступали шагом, испуганно вздрагивали и храпели.
Дорогу всадникам перегородил строй ратников в тяжелых доспехах.
— Воеводу мне! — крикнул Святослав.
— Воеводу!.. Воеводу-у! — полетело во тьму.
Перед верховыми предстал коренастый воин в пластинчатой броне и длинном плаще, какого цвета — не разобрать.
— Тысяцкий Велемудр! — назвался ратник: ветер сносил звук его голоса в сторону.
— Куда ведешь воев своих?!
— А ты кто таков, штоб допрос учинять? — огрызнулся Велемудр.
Святослав поднес факел к своему лицу.
— Прости, великий князь, не признал тебя в темноте, — смутился тысяцкий. — По слову твоему тысяча могутов идет занимать стены Вышнеграда. Князь Рогволод спослал нас. Челом бьет властитель полоцкий!
— А вой чьи? Полочане? — насторожился Святослав.
— Нет. Киевляне мы. Из дружины Свенельда-воеводы.
— Добро! — успокоился князь. — Поспешай, Велемудр дело ратное править! — и тронул коня. — Как же сдосужился со смертию повенчаться старый богатырь Окула? — спросил он сопровождавшего его гридя.
— А как ветер шумнул, Окула на стену собрался. Пойду, грит, бурю послухаю, — рассказывал воин. — Стал он на стене, а тут как раз кони числом великим прямо на нас поперли. Мыслим: ворог под шумок на приступ двинул. Мы за луки — стрелы встречь пустили да камнеметами впридачу. А Окула кричит: «Не стреляйте, то кони без всадников, бурей напуганные!» Вот тут стрела его и приветила. Воздуха громового глотнуть вышел. Одна стрела всего-то и прилетела.
Окула лежал на широкой скамье в полуземлянке под городской стеной. В груди его глубоко торчала пестрая печенежская стрела с вороновым пером.
«Ханская...» — сразу определили гриди.
Вокруг раны запеклась кровь. На спокойном челе старого поединщика еще не высохли капли воды.
Рядом неподвижно и прямо стояли могуты из первой великокняжеской сотни во главе со Святичем. В узловатых десницах богатырей полыхали факелы. Растерянно сновал старый лекарь-ведун — он знал: если вынуть стрелу, то Окула умрет сразу же...
Дверь распахнулась напяту[107]. Порыв холодного ветра колыхнул языки факелов. В горницу ступил Святослав, мокрый с головы до ног.
Гриди расступились.
Увидев великого князя, Окула поднял голову, отстранил рукой лекаря, поившего его настоем целебных трав из глиняной плошки.
— Хочу перед смертию, князь, поведать тебе тайное, — с трудом выговаривая слова, молвил старик.
— Сказывай.
— Пусть все уйдут...
Святослав строго глянул на гридей, те сразу же вышли за дверь. Святичу князь приказал остаться.
Окула хрипло заговорил, иногда прерывая свою речь продолжительными паузами:
— Намеднись на Подоле яз был... Как раз туда Рогволод с дружиной пришел. Родич средь полочан есть у меня — братан снохи моей. Поведал он мне речи тайные... — Старик закрыл глаза, потом, собравшись с силами, продолжал: — Сторожись варягов, князь. Мыслят они убить тебя и род твой сничтожить. Свенельд и Рогволод измену таят... Сразу хотел тебе все поведать, да у тебя воеводы были. Мыслил опосля, и вот...
Окула с трудом, впадая в забытье, передал Святославу разговор варягов на струге князя Роговолда.
Великий князь Киевский стоял с окаменевшим лицом. Глаза его, смотревшие куда-то в даль сквозь стены, излучали холод, рука невольно сжимала рукоять кривого ножа.
Святич весь подался вперед, стиснув мощной дланью крыж тяжелого двуручного меча — казалось, мигни Святослав, и он ринется сквозь орды степняков для того только, чтобы найти и зарубить изменников.
Князь быстро глянул на него:
— Никому ни слова! Взором не выдай мыслей своих! — Помолчал и добавил: — Не впервой они этак. Грядет час, приструним находников. А покамест страшатся они нас и стерегутся зреть на стол великокняжеский. Однако будь начеку с могутами своими и помни — никому ни слова!
Святич молча кивнул головой.
Князь обернулся к умирающему, сказал дрогнувшим голосом:
— Прими поклон мой, Окула-богатырь. Раньше ты с копьем в деснице Русь хранил от ворога. Ныне меня спасаешь...
— Пустое, князь... Варягам земля наша надобна для грабежа и разбою, а нам, русичам, — для жизни и славы.
Старик вздохнул, пошарил слабеющей рукой по груди, со стоном приподнял голову и снял с шеи
