ожерелье из кабаньих клыков, нанизанных на серебряную цепочку.
— Прими, князь, от меня оберег сей. Он охранит тебя от кинжала и яда врага тайного... А от меча недруга явного ты и сам отобьешься как отбивался яз весь свой век.
Лицо Святослава дрогнуло, помягчело. Он принял дар из рук старого поединщика, слава которого более полувека летала выше славы князей и воевод; это была та слава, которая веками живет среди людей, разносимая по градам и весям поколениями сказителей былин.
— Не забудет тебя Русь, Окула-святобогатырь, — сказал великий князь Киевский проникновенно. — И яз никогда не забуду. Дела жизни твоей повелел яз начертать на свитках летописникам своим, чтоб и дальние потомки наши ведали, как хранили мы Русь Светлую от ворога лютого и не давали ее в обиду никому!
Но Окула уже не слышал его. Святослав кликнул ведуна. Лекарь вбежал, поднес плошку к губам умирающего. На пороге встали гриди, посмотрели на князя. Тот кивнул, разрешая войти. Окула открыл глаза прохрипел:
— Тяжко мне, братие. Выньте стрелу... Пора мне до порога Перунова.
Князь кивнул Святичу. Богатырь твердой рукой взялся за пестрое древко и резко вырвал стрелу. Раненый вздрогнул, раздался тихий стон, а может быть, вздох. Лицо Окулы стало строгим и умиротворенным.
Святослав снял шлем, склонил чубатую голову. Могуты последовали ему...
Шипели факелы. В дверь стучалась буря.
Глава шестая
Много путей в бурной ночи
Юрта, где стоял с десятком товарищей Араз-табунщик, была сорвана с вершины холма первым же порывом бури. Под хлесткими ударами дождя и снега кочевники с трудом смогли перетащить ее в низину и установить вновь.
— Удача преследует смелых и проворных, — сказал Араз. — У смелого и курсак[108] полон. Вы, братья разожгите костер, а мы с Дамуром постережем печенежских коней. — И они исчезли в ночи.
Вскоре вернулся Дамур, позвал еще четверых на помощь: в двадцати шагах от юрты, засучив рукава, Араз снимал шкуру столько что прирезанной лошади. Степняки присели рядом, засверкали ножи — в считанные минуты конь был разделан...
— Вкусна кровь врага и коня его! — причмокивая от удовольствия и щурясь на огонь костра, сказал Араз.
— Но печенеги не враги нам, — возразил один из табунщиков. — Мы же одной рукой меч держим.
— Ха-ха! Сказал!.. Да для нас нет врага злее и не будет. Ты, наверное, в глубине Хазарии живешь, поэтому не знаешь этих разбойников. А я раз двадцать в году обмениваюсь с ними стрелами или ударами мечей. Не быть печенегу на одной тропе с хазарином! Мы никак степь не поделим, а ты: «Одной рукой меч держим», — передразнил Араз товарища.
— Но ведь и они и мы одного бога почитаем — Тенгри-хана.
— Эге... Когда печенег на бой с нами идет, он тому же богу молится, это верно. Да только — Тенгри- хану, видать, все равно, раз он позволяет детям своим — хазарам и печенегам — глотки друг другу рвать. Мы, пастухи, может, и помирились бы, да разве ханы дадут? У ханов и боги свои: у одних — Яхве, у других — Аллах, у третьих — Исса. Все эти боги не живут в мире, однако между собой не дерутся, а стравливают глупых людей, как петухов на базаре. А потом со смехом смотрят с небес, как мы отрываем друг другу головы...
— Ты кощунствуешь, мальчишка! — прервал его визгливый старческий голос. — Нам нет дела до богов, которым поклоняются ханы! У нас есть великий Бог Неба — Тенгри-хан! И-и...
— Молчи, старик! — загалдели кочевники. — Пусть говорит Араз.
— О-о, ты прав, отец! — рассмеялся Араз. — Нам нет дела до ханских богов. Но у них есть дело до нас... Почему-то все боги любят богатых. Наверное, потому, что каганы и эльтеберы ублажают их зрелищем битв, где обливаются кровью бедняки. Или я не так сказал,а?
Кочевники подавленно молчали. Не было слышно и старческого голоса. Подбодренный вниманием, Араз продолжал:
— Мы с войны кровавые раны увозим. А каганы и эльтеберы — богатую добычу. Хан с войны придет — в пухову постель ляжет. А мы — в навоз. Хан будет лежать, жир нагуливать. А мы снова возьмемся за мотыги и укрюки[109], будем растить виноград и пасти чужих коней, коров и овец. А потом все это сожрут ненасытные ханы. А мы как были голодными и раздетыми, так ими и останемся!
— Ты верно говоришь, брат! — воскликнул горячий Дамур. — Мы землю садами украшаем, а ханы на своем горбу войну тащат! А зачем бедняку война? Верно говорит Араз: для того, чтобы ханских богов ублажать! Чтоб ханам сладко жилось!
— Э-э, верно-то верно, — возразил кто-то. — Да только ханы, они древних родов и правят нами по древним законам.
— Я сам из рода Ашин[110], к которому принадлежат Великие Каганы Хазарии! — сказал Араз. — Но нет древнее рода, чем род творящих благо! А благо творит тот, кто землю своим потом поливает, а не чужой кровью. Что мы забыли на земле урусов? Может быть у тебя, Очил, урус взял деньги в долг и не отдал? Может быть, ты пришел сюда, чтоб тот долг силой забрать?
— Н-нет, — смутился Очил. — Не брал у меня урус ничего.
— То-то! Ханы нашими руками хотят побольше добычи награбить. А чем они отплатят нам за нашу кровь? Может, ты скажешь? — ткнул Араз пальцем в грудь оборванного пастуха.
— А-а, не знаю я! — отмахнулся тот. — Вот овец у меня забрал Алмаз-хан, а наградить позабыл... Прошлым летом Хамлад-эльтебер сделал набег на пастбища Алмаз-хана. У меня тогда угнали последнюю корову. Жена умерла от голода этой зимой... — Пастух в горести опустил голову на грудь.
Кочевники сочувственно зацокали языками.
— Горе твое нам понятно, брат...
— Хаврат-эльтебер, да сдохнет он еще раз на том свете, за доблесть мою под Пуреслябом наградил меня пинками! — со злобой сказал Араз...
Возле костра собралось уже немало кочевников из других юрт. Товарищи Араза поделились с ними печеной кониной. Все молча слушали смелые слова табунщика, а иные поддакивали ему.
Неподалеку от костра мелькнула сгорбленная тень — кто-то спешил скрыться во тьме. Но свистнула стрела, и с откоса к костру скатилось тело человека.
— С-собака мусульманская! — выругался Араз. — Пошел наши жизни продавать, а потерял свою...
Двое подхватили труп, унесли в сторону реки. За воем ветра никто не услышал всплеска.
— Каган урусов Святосляб, — как ни в чем не бывало продолжал Араз, — великий богатур. Наши тумен-тарханы только похваляются силой и умом, а курганы своего позора складывают из наших голов. Только на реке Юзуг погибли от урусских мечей тысячи наших братьев. Они умирали, а помощь ниоткуда не могла прийти к ним, потому что хитрый каган Святосляб отрезал все пути отхода глупому индюку Ураку.
— Да-а, это был черный для нас день! Там погиб мой брат.
— А у меня отец, мир праху его!..
— То же и нас ждет, — сказал Араз. — Не выпустят никого урусы в степь.
— Что же делать, брат? — спросили из темноты. — Ведь если мы не пойдем на приступ урусской крепости, нас всех порубят ал-арсии из тумена Непобедимого.
— Какой он непобедимый? — отозвался кто-то. — Сколько лет уже бегает он от Святосляба, как ишак с накрученным хвостом.
