кочевых племен — кара-алан, баяндеров и буртасов. Но самым опасным врагом всегда были хазары!
Застава из двухсот богатырей с семьями и поселянами встретила киевлян приветственными кликами. Чуть ли не половина воинов и сторонников сразу стали проситься в поход.
— Лодии у нас свои есть, — говорил воеводе-тысяцкому кряжистый беловолосый богатырь. — Возьми нас! Мы весь путь аж до Булгар-града проведали и переволок в реку Оку покажем. Опять же, там тебе с вятичами говорить надобно, а они данники хакана козарского. С нами сподручнее будет. В Вятической земле много наших родичей живет.
— А как же дозор чуть ли не вдвое ослабить? А ежели...
— Да на нас, окромя воев князя Харука, никто не налезал. И те уж два лета смирно сидят. Заколодели мы тута без доброго дела ратного. И то сказано, нонче князь Харук миром с нами на Булгар-град поспешает.
— Откуда весть? — встревожился Летко Волчий Хвост.
— Да не бойсь. У нас и средь козар родичи есть. Ведь рядом живем: то мечами бренчим, то бражничаем вместе.
— Ну коли так, соберите мне дружину из сотни воев. Да штоб покрепше робята были!
— Ай спасибо, воевода! Удружил! Не бойсь, жалеть о сем не будешь!
— Как звать-величать тебя? —спросил Летко ходатая.
— Чага Сыч. А ча?
— Вот ты и будешь, Чага Сыч, сотским дружины охочей.
— Што ты, воевода! У нас, чать, и постарше меня пасынки найдутся. Из сотских...
— Яз слова своего не меняю! Собирай воев, и штоб к утру все оружные при лодиях были!
— Дай тебе Перун чести и славы! Все сполню, как велишь. И воев нонче ж исполчу.
— Пойдешь со своими в передовой стороже. Все! Покличь мне старшого вашего...
Вскоре к Летке подошел угрюмый косолапый воин. Всей статью своей богатырь походил на лешего вперемешку с медведем. И голос у него был низкий, утробный.
— Пошто звал? — обратился он к тысяцкому без всякого почтения.
— Ты кто таков? — изумился киевский витязь.
— Дак-ка... воевода тутошный. Сохотой кличут. — Нечто отдаленно похожее на улыбку проступило на волосатом лице начальника сторожи.
Летко протянул ему руку для приветствия и охнул от могучего пожатия.
— Ну и силен же ты, брат Сохота, — покачал он головой. — Как живешь во славу Руси?
— Здрав буди, болярин. Живем, — неопределенно пояснил зверовидный богатырь.
«Таков, видать, и Соловей-разбойник!» — невольно пришло в голову Летке. Вслух же он спросил:
— А не найдется ли у тебя, Сохота, добрая горница для князя варяжского и дочери его?
— Отчего ж не найтись. Найдется. У нас избы просторные, из ели рубленные. А тесно будет, дак в амбаре можно постелить. Он нонче пустой, а дух в нем легкий, хлебный остался.
— Ну веди куда-нито.
— Пошли...
Помещения Летке понравились. Варяги заняли горницу Сохоты. Воевода с сотским Миной, Чернем и Бряз-гой — ближайшими своими помощниками — решили ночевать в амбаре. Сюда же Летко пригласил отужинать Ольгерда, его дочь и ярла Олава. Колеблющийся свет масляных плошек отбрасывал огромные тени на бревенчатые стены, и пирующие были похожи на заговорщиков. Сохота на славу угостил киевлян и варягов. Летко, в еде и питье воздержанный, в присутствии Альбиды робел и почти не прикоснулся к лесным яствам.
Недавно на привале он отозвал красавицу на пустынный берег и смятенно признался ей в любви. Альбида сразу перестала смеяться, что она делала всегда в присутствии Летки, и непривычно серьезно обещала подумать. Прошло три дня, но княжна так ничего и не ответила влюбленному руссу. Теперь при встрече она уже не шутила над ним. Альбида вдруг стала строгой и задумчивой. Витязь старался не попадаться ей на глаза, однако сердце его горело огнем, а мысль летела к ней и не давала ни сна ни покоя.
Сегодня, во время трапезы, он несколько раз украдкой ловил ее робкий взгляд и краснел чаще, чем от некогда беспечно звенящего смеха.
После трапезы варяги ушли к себе. За ними вышел и веселый сотский Мина.
— Пойду, дозор проверю, — сказал он, ни к кому в отдельности не обращаясь. — Што-то сон нейдет.
— Иди, — откликнулся мрачный Летко. — Отыщи там Чагу Сыча и скажи ему, пускай он свой конный дозор спошлет в сторону Дикого Поля. Они тутошные и дело свое знают.
— Добро. Передам...
Летко Волчий Хвост, подавленный тяжкими мыслями и томлением по прекрасной Альбиде, лежал в темноте с открытыми глазами, а сон его витал где-то за тридевять земель.
Сотский Мина вернулся неожиданно скоро, прошелестел соломой в сторону начальника. Летко чертыхнулся про себя, но промолчал: говорить ни с кем не хотелось. Мина пододвинулся и шепотом, чтобы не разбудить Череня и Брязгу, сказал весело, со смешком:
— Иди. Зовет.
— Кто? — встрепенулся Летко.
— Тише ты! Кто, кто? Она. Альбида то есть.
Влюбленный витязь стрелой вылетел в звездную ночь.
Он сразу увидел ее. Он шагнул к ней и встал, не в силах от волнения вымолвить хоть одно слово.
— Что ж ты молчишь, храбрый и мужественный воин? — спросила Альбида грустно.
— Яз все сказал тебе в прошлый раз. — Голос Летки пресекался от волнения.
— Женщины хотят, чтобы им всегда говорили о любви. Нежное повторение никогда не надоедает нам.
— О-о Перун! Как яз могу говорить о сем, ежели мои горячие слова не доходят до твоего северного сердца? Яз ли не люблю тебя! Да яз готов все плоды земные сложить к твоим ногам! Прикажи, и яз сброшу месяц с небес и сделаю из него для тебя царскую корону! — Летко на миг захлебнулся кипящим чувством, потом продолжил с безнадежной грустью: — Но што ты можешь ответить мне? Наверное, пожелаешь в угоду холодному сердцу своему, штоб яз на меч бросился и тем только избавил себя от страданий!
— Нет! Ты не сделаешь этого! — испуганно вскрикнула княжна. — Не только твое сердце, храбрый росс, сгорает в горниле любви...
— Што-о?! — встрепенулся витязь. — Ты хочешь сказать... Нет, это снится мне!
— Я люблю тебя, ярл Летко! — Она скользнула к нему, прижалась всем телом. В ночи он увидел ее загадочно мерцающие глаза. — Поцелуй же меня, храбрый росс, — прошептала Альбида, и он ощутил вдруг жар ее близких уст.
Голова закружилась. Летко пошатнулся, и пламя вдруг ставших доступными губ опалило его. И первый поцелуй был подобен открытой, бурлящей живой кровью, жгучей и изнуряющей ране. Чтобы не задохнуться, она отшатнулась и в следующее мгновение сама слила губы в бесконечном познании неслыханного блаженства. И... о чудо! Альбида бессознательно ощутила, что этот росс дорог ей и она любит его на самом деле!
Они долго стояли, спаянные поцелуем. Наконец Альбида откнула голову, выдохнула:
— Милый росс. Ми-илый! Вот где ждала меня судьба! Люблю тебя! Люблю!
Летко, не выпуская из объятий диву свою, спросил:
— Яз могу назвать тебя суженой моей?
— Да! Мой храбрый росс...
Разве хватит ночи влюбленным, чтобы, ничего не сказав словами, высказать хотя бы малое чувствами. Ибо это малое подобно тому необъятному, которое рождает и продолжает Жизнь!..
Утром они пришли к Ольгерду.
— Дочь, оставь нас одних! — сухо, как всегда, приказал конунг.
