— Попрошу вас! — сказала патрульная Каллендер с искренне оскорбленным достоинством. — Хотя бы топологию не перевирайте. Не спорю, мы, хронополицейские, действительно едим выпечку в форме замкнутых петель, но это вовсе не тороиды, а скорее, ленты Мебиуса. И кофе мы пьем из бутылок Клейна… В любом случае, Фейвершем, ты арестован. Наверняка найдется хотя бы одно хронопреступление, которое я тебе вменю, пусть это будет самый легонький проступок.
— Живым тебе меня не взять, хрономусорщица! — освободившись от наручников с легкостью необыкновенной, Смедли Фейвершем выхватил протонный бластер и выпустил луч энергии высочайшего напряжения прямо в аппетитную грудь Джули-Энн Каллендер. Она скончалась на месте. Впрочем, это была не Бог весть какая трагедия, поскольку принципы Парадокса гарантировали почти стопроцентную вероятность, что в какой-то будущей точке пространства-времени Джули-Энн Каллендер, целая и невредимая, встретит Смедли Фейвершема. И в следующий раз, когда их пути сойдутся, вполне возможно, скончается Смедли. Либо и он, и она. Либо не он и не она. И т. д. и т. п.
Весело насвистывая, Смедли Фейвершем достал свой карманный искривитель пространства и набрал ряд команд. Тотчас возникла послушная червоточина. Убедившись, что другой конец червоточины выходит в свою обычную точку высоко-высоко в воздухе над Тунгуской в одна тысяча девятьсот восьмом году (он раз и навсегда установил точные координаты на панели скорости), Смедли подобрал бездыханное тело Джули- Энн Каллендер и бросил его в вихрь пространства-времени.
— Я, конечно, извиняюсь, — сказал Смедли Фейвершем, но каждый килограмм физической массы, который я имею возможность добавить к тунгусскому феномену одна тысяча девятьсот восьмого года, ровно настолько же повышает мощность взрыва, делая его более увлекательным для моих клиентов. И ничего личного!
— Совершенно верно, — произнес голос за спиной Фейвершема. Он обернулся точно в тот момент, когда в его подбородок врезался кулак. Да так, что он еле удержался на ногах. — Никаких личных счетов!
Затем, когда Смедли Фейвершем был поднят к червоточине, внутри которой его молекулам предстояло сконвергироваться с молекулами нескольких тысяч предыдущих путешественников для очень- очень мощного взрыва, он напоследок увидел лицо того, кто на него напал.
Свое собственное лицо.
— Ничего личного, — сказал новоприбывший Смедли Фейвершем предыдущему Смедли Фейвершему, поднося свой другой вариант к порталу горизонтальной червоточины. — Из-за предупредительного буя, установленного патрульной Каллендер, неиссякаемый поток жертв времени, прибывавших в Росуэлл одна тысяча девятьсот сорок седьмого года, наконец иссяк. А может быть, люди в будущем все-таки сообразили, что никакой космолет в Росуэлле никогда не разбивался. Как бы то ни было, мне надоело поджидать следующую жертву, а потому я сдвоил след через собственный поток времени и решил использовать тебя. А ты поднабрал веса, Смедли? Как ты сам сказал, каждый лишний килограмм, который я смогу отправить назад во времени на Тунгуску, идет в дело. — Он швырнул свое предшествующее тело в червоточину. — Счастливого приземления в одна тысяча девятьсот восьмом году… и ничего личного!
— Совершенно верно, — произнес голос за спиной нового Смедли. Он обернулся как раз вовремя, чтобы получить по голове ломом, которым размахивал еще один Смедли Фейвершем. — Приветик, старина, — сказало это последнее издание Смедли, подхватывая своего предшественника по Парадоксу и запихивая его в червоточину. — Ничего личного!
— Совершенно верно, — сказал голос за спиной наипоследнейшего Смедли Фейвершема. Он обернулся как раз вовремя, чтобы схлопотать по сопатке увесистой гирей. За миг до того, как его швырнули в червоточину, швыряемый Смедли Фейвершем имел удовольствие увидеть, как еще один Смедли Фейвершем материализовался позади того, который врезал ему по сопатке. А этот Смедли Фейвершем размахивал кавалерийским пистолетом Уэбли-Виккерс.
А за ним уже стоял с пулеметом следующий. А за этим… Ну, достаточно будет сказать, что процессия Смедли Фейвершемов удлинялась и удлинялась по мере того, как он двигался через бесконечно варьирующие серии пространственных векторов и раз за разом возвращался, чтобы столкнуться со всеми предыдущими в одной и той же точке пространства-времени. Каждый очередной Смедли Фейвершем сжимал в руках оружие более грозное, чем оружие его предшественников, и каждый новый Смедли Фейвершем твердо намеревался покончить со всеми прочими Смедли Фейвершемами — и так до бесконечности.
Так оставим их за этим занятием, любезный читатель, и на цыпочках уберемся подальше.
Александр ГРОМОВ:
«ПЛОХАЯ ФАНТАСТИКА — ЭТО СКУЧНАЯ ФАНТАСТИКА»
Эдуард Геворкян: Александр, вас часто называют последним (или единственным) автором, который остался верен научной фантастике. Насколько, с вашей точки зрения, такое определение верно? Имеют ли вообще смысл такие классификационные забавы?
Александр Громов: Лично я смысла в них не вижу ни малейшего. По-моему, литература делится на хорошую и плохую, и больше никак. Но если кто-то найдет смысл в более развернутой классификации — что ж, вдруг из этого и впрямь получится нечто конструктивное? Сам-то я не очень в это верю: ведь пока нет даже четкого и удовлетворяющего всех определения фантастики.
И что такое «научная фантастика»? Это где звездолеты, а не мечи? Или это фантастика, опирающаяся на гипотезы, которые, по крайней мере, не противоречат азам науки? Никто этого не знает, вернее, знают все, но каждый по-своему. Вот когда в фантастике появится свой Карл Линней и даст точное определение, я смогу наконец ответить на вопрос, научный ли я фантаст. Пока мне думается, что не очень, поскольку я предпочитаю писать о человеческом обществе. А впрочем, социология — тоже наука, не хуже многих других.
Э.Г.: Спасибо и на том, что не открещиваетесь от фантастики, как некоторое наши коллеги по цеху. А что касается категории «научности»… Это и впрямь тонкие материи. Хотя суть научного мышления заключается вроде бы не в атрибутике, а в методе. Рационализм, дедукция, диалектический (по Гегелю) подход — вот, мне кажется, некоторые ингредиенты научного образа мысли. Можно нашпиговать произведение звездолетами, но вещь окажется религиозно-мистической, базирующейся на иррациональности, на чуде без достоверности, когда доминантой повествовательной схемы является «вдруг», а не причинно-следственная логика. В этой связи некоторые романы о драконах и волшебниках можно считать как раз научной фантастикой, поскольку оперирование атрибутами ведется по научным «правилам игры». Но не будем погружаться в дебри философии, иначе придется вспоминать и Бэкона, и Юма, и того же Гегеля, не говоря уже о Берталанфи или Поппере. Другое дело — любопытная аберрация восприятия: когда говорят о научной фантастике, в первую очередь имеют в виду науки естественные, а уж потом вспоминают и о дисциплинах гуманитарных. Почему так?
А.Г.: Видимо, потому, что гуманитарным наукам, на взгляд говорящих, не хватает точности. Скажем, история, вот уж поистине наименее точная из наук — куда там метеорологии! — и что фатального для фантастики из этого следует? Да ничего! Разве мало у нас исторической фантастики? По- моему, в последние годы чуть ли не каждый третий выходящий в нашей стране фантастический роман так или иначе историчен — тут и криптоистория, и альтернативные истории в богатейшем ассортименте, и Бог
