несмотря на степной загар, побелели.
Ему вспомнилось, как сам верховный жрец Матасий отправлял в загробный мир Лигдама, набросив ему на шею ритуальный шелковый шнурок, — вся свита и младшая жена должны были последовать за царем бескровно, так велел обычай. Как при этом торжествующе блеснули глаза у Матасия, искоса взглянувшего на него! Всем своим видом он показывал: хоть ты и царь, но я верховный жрец, и власть моя не меньше твоей, а даже больше — ведь я властвую не только над телами, но и над душами.
Стоя неподвижно, с окаменевшим лицом, Скил ничем не выдал своих чувств, как и следовало царю, спокойно наблюдая, как из тела уже мертвого Лигдама спускали кровь, перед тем как проткнуть его колом. И когда после тризны по усопшему царю кочевники удалялись от насыпанного кургана, у его подножия остались нести почетный караул пятьдесят мертвых воинов, неестественно прямо сидящих на мертвых лошадях.
По истечении этих лет даже следа не осталось от мертвых всадников, отправившихся в вечность. «Прав был ученый грек, утверждавший, что все в этом мире переменчиво и нет ничего постоянного! Постоянным может быть лишь прошлое — его уже не изменишь». И Скил твердо решил: запретить те обычаи и ритуалы, которые могут помешать исполнению царских планов. Время выставляет новые требования, и этого не понимает лишь глупец. У хитроумных эллинов много чего следовало бы перенять, но не их болтливость и склонность заигрывать с демосом — беднотой. Отсутствие у них крепкой царской власти привело к тому, что они ищут счастья[9] в чужих краях, а на их земле властвуют чужеземные завоеватели — персы.
Святилище Арея, имеющее форму усеченной пирамиды, состоящей из вязанок хвороста, поднималось на невообразимую высоту — сорок локтей. Пространство вокруг жертвенника было заполнено шумно и бурно ожидающими проведения священного ритуала сколотами. Свободной оставалась лишь дорога, охраняемая воинами. Она вела по пологому склону к святилищу, прорезая толпу, словно кинжал. У подножия Скила ожидали цари Октамасад и Орик, а также трое жрецов, среди которых главенствовал Матасий.
От взгляда Скила не укрылось волнение Октамасада — оно отражалось на его лице, обычно невозмутимом, — тот понимал, что его жизнь зависит от решения брата. Тираны Археанактиды, властвующие в Пантикапее, столице Боспорского царства, номинально признавая власть скифов, платя им дань, начали спешно сооружать оборонительный вал, который должен протянуться до самой Тиритаки и в будущем оградить их от опасного соседства кочевников. Собираясь в поход против агафирсов, Скил не призвал в помощь Октамасада с его войском, а приказал тому обрушиться на строителей вала, пройтись по пограничным районам Боспорского царства, тем самым пресечь самоуправство тирана Астинакса из рода Археанактидов. А Октамасад не выполнил его приказ, лишь получил дополнительную дань с Боспорского царства, и строительство оборонительного вала продолжалось. Теперь Скилу следовало решить, как поступить с ослушавшимся его приказания Октамасадом, который был не только братом по отцу, а еще и кровником — побратимом. Во время выборов царя престарелый жрец Кадукай настоял на том, чтобы братья по отцу, Скил, Октамасад и Орик, стали еще и побратимами по сколотскому обычаю — сделали ранки на руках, смешали свою кровь с вином, и каждый испил ее из своей чаши. Двойное братство, по мнению жреца, должно было исключить споры между ними относительно верховенства Скила и не допустить смуты.
Скил не сомневался, что ослушание Октамасада — это результат происков жреца Матасия. С одной стороны, надо, действуя жестко и беспощадно, показать, что воля верховного царя выполняется беспрекословно, а с другой стороны — Октамасад дважды его кровник, и он не имеет права пролить его кровь. С решением медлить нельзя — любая слабость царя на руку недругам, а их — несмотря на видимую сплоченность сколотов — хватает, причем с избытком. Волнуясь, Октамасад поспешно выступил вперед, при этом резко оттолкнув верховного жреца Матасия, распорядителя предстоящего священного ритуала.
— Приветствую тебя, царь Скил, брат мой, сокрушитель коварных агафирсов! Я привез с собой все, что получил у Астинакса, тирана Боспорского царства, и даже больше, чем рассчитывал.
И Октамасад почтительно склонил голову. Он пытался откупиться от Скила, заслужить его милость. Никогда сердце так не прыгало у него в груди, будто мечущийся по полю заяц. Вступая в битву с врагами, он всегда был спокоен и заслужил славу умелого и храброго воина, но сейчас он никак не мог справиться с волнением. Смерти в бою он не боялся, но не желал умереть здесь бесславно, с позором, словно преступник. Что же тогда его будет ожидать в Нижнем мире?
Скил помедлил, выдержал паузу, затем обнял его:
— Приветствую тебя, брат мой и побратим, царь Октамасад, — промолвил он. — Полученную дань разделим, как велит закон. Я рад тебя видеть. Нам предстоит обговорить наши планы в отношении Боспорского царства. Выступим против них в поход на следующий год объединенным войском — видно, одному тебе с ними не совладать.
Спица, пронзающая сердце и приносящая мучительную боль, исчезла, и Октамасад почувствовал облегчение — Скил решил не наказывать его, а повернул все так, будто причиной невыполнения приказа послужила его воинская слабость. Тут его захлестнуло чувство обиды, нанесенного прилюдно оскорбления — никогда Октамасада не упрекали в слабости, ведь это равнозначно трусости! Гневная кровь заиграла в его жилах, но благоразумие взяло верх, и, сдержавшись, он молча отступил.
— Приветствую тебя, брат мой и побратим, царь Орик. — И Скил обнял младшего брата, которому недавно исполнилось девятнадцать лет и которого он оставлял на царствие вместо себя.
Обнимая его, Скил невольно подумал: «Какие мысли бродят в твоей голове, брат? Ты вырос, стал воином, о твоей доблести уже многие говорят, ты достиг того возраста, в каком я стал верховным царем. Ты единственный из нас, у кого в жилах течет только кровь сколотов, и тебя, в силу происхождения, многие захотели бы видеть верховным царем вместо меня. Ради достижения этой цели моя жена Опия и верховный жрец Матасий объединились, хотя смертельно ненавидят друг друга.
Орик, разве твое происхождение делает тебя умнее меня или доблестнее? Сможешь ли ты управлять этим народом подобно мне, не имея тех знаний, которые имею я? Нет и еще раз нет. Тебе предстоит пройти долгий путь, лишь чтобы приблизиться ко мне, но не превзойти».
Скил посмотрел брату в глаза, увидел в них неподдельную радость встречи, и подозрения оставили его. Он тоже любил Орика, который в силу обстоятельств был ему не только братом, но и пасынком. Опия так и не смогла родить ему сына, производя на свет одних девочек, впрочем, как и невольницы, и если бы его поразила внезапная смерть, как некогда отца, то Орик непременно стал бы верховным царем.
Лысый, с нездоровой желтой кожей, покрытой бородавками, с выпуклыми, словно у жабы, глазами, Матасий был недоволен тем, что обряд идет не по его плану. Красные пятна выступили на его безобразном, по-бабьему голом лице, никогда не знавшем растительности; его голова затряслась мелкой дрожью, невольно заставив зазвенеть колокольчики на жреческом колпаке. Жрец выступил вперед, с ненавистью глядя на Скила, и от переполнявших чувств в его руке нервно подергивался ритуальный топорик-скипетр, знак верховной жреческой власти.
— Я, верховный жрец… — начал он речь, собираясь приступить к священному ритуалу, но Скил прервал его громовым голосом:
— Матасий, ты уже не верховный жрец! Своей властью верховного царя и жреца я осуждаю тебя!
— В чем ты видишь мою вину? — окрысился Матасий, не чувствуя страха.
— В присутствии меня и моих братьев-царей ты поклялся Табити, хранительницей царского очага, в том, что поход в земли агафирсов для нашего войска окончится поражением и смертью многих воинов! Горестный плач сопровождал воинов, отправляющихся в поход, словно их жены и родные уже начали справлять по ним тризну! Своей ложью ты осквернил имя Табити! Из-за твоей ложной клятвы в походе я занемог, у меня началась лихорадка. Жрец Гнур может подтвердить это — он лечил меня.
Лысый жрец Гнур боязливо вышел вперед, опасаясь встретиться взглядом с Матасием, и молча кивнул. И сразу испуганно спрятался за спины царских телохранителей, понимая, что если Матасий после такого тяжкого обвинения останется жив, то его самого уже ничто не спасет от мести жреца.
— Но боги были благосклонны ко мне и даровали победу! — Голос Скила, подобный грому, завораживал сколотов своей силой и мощью. На последнем слове он воздел руки к небу, и тысячи голосов слились в один, радуясь славной победе. Восторженные крики пьянили его не меньше бузата
