l:href='#n_10' type='note'>[10].
Скил поднял правую руку, и крики степняков стихли.
— Я сокрушил агафирсов, пленил их царя, добыл множество пленных и всякого добра!
Вновь радость выплеснулась наружу, гремя, шумя, вопя. На этот раз Скил ждал, пока народ успокоится сам.
— Поклявшись ложно Табити, ты чуть не убил меня, а за это полагается… — Царь специально замолчал, словно не готовый произнести это слово.
Но это сделали за него — из толпы степных воителей послышались выкрики:
— Смерть! Смерть!
— Смерть! — в едином порыве подхватили тысячи разгоряченных глоток, так как иного наказания степные воители не знали; смерть всегда была с ними рядом, ибо никогда их жизнь не была мирной.
— Наши древние обычаи ты знаешь! — Скил торжествующе посмотрел на Матасия.
«Хоть ты — жрец, но я — верховный царь, и гораздо умнее тебя! Нанести смертельный удар надо уметь в свое время и в нужном месте! А лучший момент для этого — мой нынешний триумф!» На самом деле лихорадка уже давно время от времени овладевала Скилом после того, как он подхватил болезнь в болотах земли будинов.
Матасий хотел что-то возразить, но Скил сделал рукой условленный жест, и несколько его телохранителей схватили жреца, сорвали с его головы жреческий колпак, забрали топорик-скипетр, верхнюю одежду — хитон. Вместе с ним были схвачены и двое его сыновей, тоже жрецов.
«Хотел бы я знать, коим образом энареи могут иметь детей, если в силу «женской» болезни больше не являются мужчинами и не могут спать с женщинами? Разве что берут детей из семей бедных кочевников-слуг и воспитывают их на свой лад, готовя себе преемников, пока те тоже не заболевают «женской» болезнью»[11], — подумал Скил.
Вокруг жертвенника бурлило человеческое море. Сколоты боялись Матасия, который многие годы был верховным жрецом, предсказывая будущее по коре мирикового[12] дерева, но отдельные крики в защиту жреца потонули в мощи возгласов желающих посмотреть на низвержение и унижение недавнего властителя душ.
Связанных жрецов погрузили на повозку с хворостом, запряженную быками. Кто-то попытался было прийти жрецам на помощь, но воины отогнали их копьями. Матасий бесновался и выкрикивал проклятия, брызгая слюной. Скил подошел ближе и склонился над ним, понизив голос, чтобы его мог слышать только Матасий, хотя эта предосторожность была излишней — вокруг стоял невообразимый шум.
— Мой побратим Лигдам ушел в Нижний мир, следуя древним обычаям и из-за того, что ты ослушался меня, верховного царя. Теперь уходишь ты, следуя тем же обычаям, но с позором… Ответь мне: нужны ли нам такие обычаи?
— Пощади сыновей, — попросил Матасий, чудовищно вращая глазами.
— Древние обычаи велят не жалеть мужчин из семьи клятвопреступника. Прощай, Матасий, бывший верховный жрец!
— Будь ты проклят! И все, что связано с тобой! И твои украшения, одежда, оружие, очаг! И не будешь ты похоронен как верховный царь сколотов, а будешь презрен и изгнан… И душа твоя черная будет маяться в чертогах Аида, и не будешь ты больше царем!
Скил взмахнул рукой, телохранители подожгли хворост, и быки, испугавшись гонящегося за ними пламени, рванули вперед. Несколько кочевников не успели отскочить в сторону и были затоптаны на месте. Людское море заволновалось, все жадно глядели, как огненная повозка беспорядочно мечется по степи. Потом она скрылась с глаз, отмечая свой невидимый путь стелющимся вслед за ней черным дымом.
Толпа бушевала, разогревшись неожиданно выпавшим зрелищем, а ведь еще предстояло главное действо — жертвоприношение богу Арею!
Скил в упор посмотрел на Октамасада — правильно ли тот усвоил урок? Власть верховного царя безгранична, и всякий, кто окажется у него на пути, примет не просто смерть, а позорную смерть. Ведь сама смерть воину-сколоту не страшна, он готов к ней с детства, зная, что его ждут бесчисленные битвы. Жрецы учат, что после смерти человек становится тем, кем был при жизни: царь и в подземном мире останется царем, для этого его сопровождают туда многочисленные слуги и невольницы, а раб рабом и останется. Умереть позорной смертью — значит обречь себя на вечные муки в подземном царстве богини Апи.
«Что ожидает Матасия в царстве Гадеса?[13] Умер он как клятвопреступник, отправившись на тот свет без золотых и серебряных вещей, должных ему там служить, так что быть ему слугой или даже рабом». Скил представил Матасия с медным [14] ошейником раба в загробном мире, и настроение у него стало еще лучше.
Тем временем совет жрецов, перепуганных происшедшим, назначил верховным жрецом Гнура — потому что царь упомянул его, более того, отозвался о нем уважительно. Желающих добровольно обрести эту завидную должность после скоропалительной царской расправы не было.
Гнур, став обладателем колпака с золотыми колокольчиками и топорика-скипетра, поначалу путался в проведении обряда, но заметив, что царь смотрит на него невидящим взором, думая о своем, оживился и почувствовал себя увереннее.
Быстро стемнело, и вокруг жертвенника зажглось множество факелов, словно степь расцвела необычными огненными цветами. Гнур не торопился, выполняя ритуальные действа и восхваляя богов, — он ожидал, когда в темном небе зажжется вечерняя звезда — Геспер.
А думы Скила внезапно переключились на Ириду — хотя момент был неподходящим для этого. За время похода он соскучился по ее умелым ласкам, в этом с ней не могла сравниться ни одна из его невольниц. Ему вспомнились ее слова в ответ на его похвалу: «Тело подобно арфе, и чтобы насладиться прекрасной музыкой, надо знать, какие следует тронуть струны. Действуя наобум, можно извлечь лишь отдельные звуки, но не музыку». Ирида одними нежными прикосновениями умела довести его до экстаза… Скил поймал себя на мысли, что отдал бы многое, чтобы чудесным образом оказаться сейчас в опочивальне Ириды.
К подножию святилища охрана подвела группу пленных для жертвоприношений. Их руки были связаны за спиной, волосы взлохмачены, на всех была грязная изорванная одежда. Они шли молча, не прося пощады, зная о своей участи. Их было более пяти десятков — по трое из каждой сотни пленных. В первых рядах шел Спаргапиф, прихрамывая на больную ногу, — ее придавил убитый под ним конь. Рядом с ним был его сын Лик, он был моложе Скила.
Пленных оставили у подножия святилища — глядя на них, толпа громко радовалась. Люди кричали и улюлюкали, бросали в них, что попадало под руку, напирали на охрану, которая отгоняла наиболее нетерпеливых ударами акинаков в ножнах и тупыми концами древков копий. Скил поднял руку, и шум стих — все ожидали решения царя: кто первым взойдет на жертвенный холм.
— Верховный царь Скил, — неожиданно громко произнес Спаргапиф, воспользовавшись тишиной. — Ты в честном бою одержал победу, и я зла на тебя не держу — видно, так было угодно богам. Я раскаиваюсь в том, что из-за своей гордыни я, не желая, чтобы наши народы мирно соседствовали, все время воевал с вами, хотя мы одной крови и Таргитай — наш общий предок.
— Чего ты хочешь? Ты же не просто так льешь мед своими речами. Неужели надеешься сохранить свою жизнь? — Скил презрительно улыбнулся.
— Об этом я не думаю — на мне кровь твоего отца. Но Лик — мой последний сын, ведь трое других сложили свои головы раньше. Одного из них убил твой отец, Ариапиф, и поэтому я отомстил ему, как ты сейчас отомстишь мне. Со смертью Лика прервется мой род, а он не менее древний, чем твой. Помилуй моего сына, а он поклянется верно служить тебе, и агафирсы будут всегда тебе верными союзниками, а не врагами.
— Тавры говорят: месть подобна камнепаду — пока все камни не окажутся на дне пропасти, он опасен. Убив тебя, но подарив жизнь сыну, я буду все время ожидать от него удара в спину. А клятва… Вспомни, как ты клялся моему отцу Ариапифу, а затем подло убил его из засады.
— Я был вынужден сделать это, иначе… — начал Спаргапиф, но Скил прервал его:
— И я вынужден! — Царь указал пальцем на Лика.
Два воина схватили его и потащили на вершину холма. За ними не спеша шел Скил с верховным жрецом Гнуром и телохранителями. Когда царь поднялся, то увидел, что к жертвоприношению все готово —
