— Тамару только что увезли… — И старушка стала наливать в стакан воду из графина, но ее руки так сильно дрожали, что она никак не могла этого сделать.
Олег помог налить воды и подождал, пока вахтерша пила из стакана. Ее кадык нервно двигался под тонкой морщинистой кожей вверх-вниз, и это движение ненадолго прерывало цокот ее зубов по стеклу.
— Кто и куда увез Тамару? — насторожился Олег.
— В морг увезли, — старушка было зарыдала, затем закончила спокойным тоном: — Удавилась она телефонным шнуром у себя в кабинете. Когда вы ушли, Тамара вскоре вышла сюда, минут пять со мной побеседовала о том о сем, расспросила, о чем мы с вами разговаривали. Вроде со мной говорит, а мысли у нее далеко блуждают — по глазам вижу. Затем она ушла к себе в кабинет и сказала, чтобы я никого к ней не пускала. А кого пускать-то, когда лето и никому до клуба дела нет? Проходит час — она не выходит. В пять я к ней пошла — обычно после четырех она уходила домой… — Рука старушки вновь потянулась к графину, но Олег ее опередил и сам до краев наполнил стакан. — Кабинет закрыт, она не отвечает.
Стучала я, кричала — а она молчит. У меня есть ключи от всех кабинетов, вот я и открыла его. — Глаза у старушки расширились, словно она опять увидела перед собой эту картину. — А она висит! Глаза закатились, голова набок, рот приоткрыт, а из носа тоненькая струйка крови — уже запекшаяся! Господи, помилуй ее грешную душу! — И вахтерша перекрестилась.
— К ней точно никто не приходил?
— Никто.
— А если через окно?
— Так решетки на окнах! Сама она удавилась. На столе записка — прочитать не могла, так разволновалась, а сверху лежит кольцо золотое с фиолетовым камнем. Его у нее никогда не видела.
— В ее кабинете кто-нибудь сейчас есть?
— Есть, из милиции и наш участковый. Никого туда не велели пускать.
— Мне можно, — успокоил вахтершу Олег и быстрым шагом направился к кабинету.
В приемной на стуле сидел и зевал лейтенант, а через открытую дверь кабинета Тамары Леонидовны было видно сидевшего за ее столом мужчину в полосатой тенниске, который просматривал сложенные стопкой документы.
Лейтенант, увидев Олега, сразу подхватился:
— Нельзя сюда, гражданин! Понадейся на эту Никитичну!
— Я хотел кое-что уточнить… Я частный детектив и сегодня утром беседовал с гражданкой Коркачевой. — Олег достал свое удостоверение и добавил: — Не так давно я работал опером в столичном райотделе.
— Чего тебе надо, бывший опер? — Мужчина поднялся из-за стола.
— Коркачева сама покончила с собой или ей помогли?
— А тебе это зачем?
— Не кажется ли вам это странным: вначале исчезает заведующий клубом, а затем лезет в петлю его заместитель?
— Здесь чистой воды суицид. Есть предсмертная записка, написанная от руки: «В моей смерти прошу никого не винить».
— В записке больше ничего не было? К примеру, касательно золотого кольца?
— Ничего.
— Покойница не носила золотых вещей, их у нее вообще не было — сама мне утром об этом говорила. Да и вахтерша это подтвердила. Откуда и зачем тогда это кольцо?
— Не суй свой нос, куда не следует, а то прищемим, — разозлился мужчина в полосатой тенниске. — Ишь, умник выискался! Вали отсюда и больше не показывайся мне на глаза!
Олег решил не накалять обстановку и молча ушел, потный и злой. На этот раз он прямиком поехал к морю, оставил автомобиль в боковой улочке и через шумную набережную, превращенную по всей длине в торговую площадку, вышел к городскому пляжу.
Вода у берега была мутная и теплая, здесь царствовала детвора, хохочущая, брызгающая, радующаяся соленому чуду и лету. Лишь зайдя по грудь, Олег нырнул и пошел кролем, делая вдох под левую руку на третьем гребке. Отплыв далеко за ограничительные буи, Олег перешел на легкий брасс, а затем перевернулся на спину, любуясь бездонным небом с прозрачными облаками. Здесь вода была прохладной, но это ему понравилось, уставшему от невыносимой жары среди домов и раскаленного асфальта. Опускавшееся к горизонту солнце было ласковым и нежным, не то что днем, когда беспощадный зной заставлял поглощать воду в неимоверных количествах, а затем исходить потом.
Он покачивался на волнах, ни о чем не думая, лишь любуясь бескрайним небом. Набежала большая волна, резко его всколыхнула, за ней другая, равновесие нарушилось, и Олег окунулся с головой. Волны шли одна за другой, как ряды воинов на вражеские укрепления, извещая, что вдали прошел корабль немалого водоизмещения.
Поплавав еще минут двадцать, Олег почувствовал себя бодрым, посвежевшим, словно и не было изнуряющего, жаркого дня, полного событий. Самоубийство Тамары после их беседы доказывало, что она имела отношение к убийству Фроловой, пусть и косвенное. Она обеспечила Рыкову алиби, и можно было только предполагать, какие небылицы он рассказал влюбленной женщине, чтобы склонить ее на это. Видимо, у нее и раньше были сомнения в самоубийстве соперницы в Киеве, но она их отбрасывала. А вот когда Тамара узнала, что ту убили из-за драгоценностей, и соотнесла это с подарком Рыкова — золотым кольцом, ей стало понятно: ее любовник — убийца, а она — невольная соучастница. Ее ожидал позор, тюрьма, и, не выдержав этого, она вынесла себе приговор. А может, покончила с собой не из-за страха наказания, а из-за того, что не хотела предавать любимого, хоть он и преступник? Приложив к записке кольцо, она давала понять, что знает горькую правду и готова ради любимого принять смерть, лишь бы не навредить ему.
Хотя солнце уже село, было довольно светло. Набережная стала заполняться людьми, одетыми для вечернего променада, а с пляжа в город потянулись толпы изнуренных солнцем отдыхающих, еле передвигающих ноги, как после тяжелой работы.
Пора было подумать о ночлеге, но Олег решил вначале заехать к жене Рыкова, а уж потом думать, где переночевать. В крайнем случае проведет еще одну ночь на сиденье автомобиля — это его не пугало. К тому же найти безопасное пристанище для четырехколесного друга было гораздо сложнее, чем для себя.
Элеонора была дома и не удивилась приходу Олега. На этот раз она пригласила его войти. Квартира оказалась малогабаритной «двушкой», со стандартным интерьером советских времен: полированная «стенка» с хрусталем и сервизами за стеклом, раздвижной стол с цветастой скатертью и пустой вазой из многоцветного чешского стекла, мягкие стулья, обтянутые полиэтиленом, чтобы не протиралась обивка. Везде царили порядок и чистота, лишь две огромные, набитые до предела сумки на мощной «кравчучке» вносили некоторый диссонанс.
— Собралась в Румынию на заработки, да вот исчезновение Вени поломало планы, — поймав взгляд Олега, пояснила Элеонора. — Нет у меня дома у моря, чтобы сдавать жилье, поэтому приходится выкручиваться. Провожу занятия в кабинете ЛФК[62] в местной больнице, делаю массаж, но все равно денег не хватает. У Вени я зарплату даже не спрашивала — лишь бы у меня денег не просил.
«Интересный тип этот Веня. В Киеве его содержала Фролова, здесь — жена, так он еще и любовницу имеет, которая ради него на смерть пошла». Воспоминание о самоубийстве музыкантши вызвало у Олега неприятное чувство, словно он был виноват в ее смерти.
— Зачем вам такой муж? Денег не приносит, по бабам шляется — не возражайте, знаю наверняка. А вы эффектная женщина, и поклонники у вас есть. Видел, как вас увезли на BMW.
— Это не поклонник, а клиент — Леня Лобов. Прошлой зимой лежал с радикулитом, так я ему массаж делала. Зимы у нас мерзкие — пронизывающий ветер и сырость. Когда радикулит его прихватывает, вспоминает обо мне, а так может и не поздороваться. Крутой очень.
— Чем же он крут?
— Переехал к нам несколько лет тому назад из Киева, говорят, там деньги делал неплохие не совсем законным способом, но кому-то перешел дорогу и сбежал сюда. Скупил несколько кафе, частных гостиниц,
