Миша молчал.
– Ну пожалуйста, скажи. Мне очень нужно это знать!
Лариса ждала, что вот сейчас он скажет ей что-то в духе: «Я хочу, чтобы ты меня любила!» – или же: «Мне хочется заняться с тобой любовью!». И тогда Лариса, она уже твердо это решила, сделает ему этот подарок. Из чувства дружбы, благодарности, в конце концов, из желания отомстить Вадиму. Но Миша вдруг неожиданно ответил:
– Мне очень бы хотелось, чтобы ты больше никогда не звонила мне, как в бюро добрых услуг.
Лариса растерянно засмеялась. Нервный смех тут же перешел в плач. Усилием воли она попыталась сдержать рыдания.
– Прости меня, Мишенька. Я больше никогда не буду тебе звонить, – и бросила трубку.
Все! Теперь успокоения ждать неоткуда. И с Вадимом придется справляться одной.
В молодости отцы Вадима и Ларисы были довольно близкими друзьями. Они вместе учились в Московском институте инженеров транспорта. Оба поздно женились, потом развелись. Потом снова женились. Дружили семьями. Но когда Ларисе было четыре года, а Вадиму десять, их отцы начали отдаляться друг от друга. К тому времени Виктор Андреевич Ларин стал начальником Южного вокзала Москвы, а отец Вадима – Саперов Михаил Михайлович – двинул по служебной лестнице еще дальше и стал министром путей сообщения. Они виделись теперь только по рабочим делам, хотя один раз Саперов обратился к Ларину за помощью для сына. Вадим с подачи отца организовал частную железнодорожную фирму «Голдрейлвэй», которая пользовалась всеми техническими средствами Южного вокзала. Именно в момент переговоров между Саперовыми и Лариным Вадим и Лариса встретились в рабочем кабинете Виктора Андреевича. Уже через час Вадим предложил Ларисе подвезти ее домой, а вечером они были на дискотеке, после которой, не тратя времени на лишние разговоры, оказались в постели. Завязался довольно бурный роман, который, к обоюдному неудовольствию двух отцов, длился уже полтора года.
Глава 9
БОЦМАН
«Электропоезд на Черное отправится с десятого пути в пять часов с копейками. Остановится везде, кроме платформы, Каракозова. Предупреждаю зайцев: сегодня контролеры будут проверять электричку трижды».
Очередь у пригородных касс тут же увеличилась: диктору верили, контролеров боялись.
Но были люди, которые ездили на электричках бесплатно, и зайцами их никто не называл, их называли бомжами.
Нет смысла спрашивать, анализировать и отвечать, откуда взялись в России бомжи. Они были всегда. Просто мы старались этого не знать. Так спокойнее. Так же, как всегда были проститутки и скрытая безработица. Но вот явление перехлестнуло самозащитные барьеры сознания, как в сказке, все прозрели и увидели. Увидев, одни возмутились, другие ужаснулись, третьи предпочли, тихо поругивая власть, продолжать бег по своим делам. Еще пятнадцать лет назад вполне можно было повстречать бомжа по идейным соображениям. Сейчас это в основном люди – жертвы квартирной мафии, беспредела и равнодушия властей. Ни у одного из них не возникает мысли как-то защитить себя, несмотря на то что в их среде произошло своеобразное деление. Деление по территориальному признаку, по роду занятий (воровство, черная поденщина, нищенство) до некоторой степени объединило их в своеобразные гильдии, но даже подобные сообщества не в силах противостоять или серьезно защитить от произвола властей и вторжения конкурентов. Основными конкурентами бомжей еще совсем недавно были кланы немых, специализирующихся в мелком наркобизнесе, воровстве и порнографии, а также цыгане.
На вокзале сложился свой определенный круг. Их знали в лицо и по кличкам.
Эти были относительно безобидны, если, конечно, не считать, что своим видом портили интерьер. Они не воровали, так как боялись потерять «теплое местечко», были относительно чисты, и иногда им удавалось заработать мелким попрошайничеством, пообедать остатками со столов в многочисленных буфетах, подобрать пустые бутылки и выспаться в укромном уголке. Вокзал был старый и заслуженный, и потому уголков таких в нем была уйма.
Были еще бомжи уличные. Те промышляли на площади и в прилегающих скверах.
Среди них чаще случались драки, но до поножовщины не доходило. Здесь тоже промышляли пустой посудой, но основную статью доходов составляла «паленая водка», которую гнали за принесенные алкоголиками из дома вещи, книги, столовую посуду. Могли запросто украсть или купить краденое. Наконец, сутенерство.
Продавали по дешевке или в долг первой и третьей гильдии своих временных подруг. И третья гильдия бомжей – рыночные. Рядом с вокзалом возник огромный и знаменитый ценами на всю Москву рынок. Здешние бомжи были работягами и пьяницами в чистом виде, но в отличие от первых двух категорий не промышляли ни бутылками, ни скупкой и перепродажей вещей. Последнее каралось сурово, так как, работая на «фирме» в качестве грузчиков, мастеров на все руки, заниматься тем же бизнесом, что и официальные продавцы, – значит отбивать чужой хлеб. Многие из них имели свои тачки, переделанные из старых колясок под багаж. Обладатель такого орудия труда мог рассчитывать на небольшой, но постоянный бизнес. А еще они устраивали свары, когда покупатели замечали обвес или еще какую уловку, вступали на стороне продавцов в разбиралово, клеймили покупателя позорными словами, одним словом, дополняли общий гвалт, за что и имели потом на закусь от кого яблочко, от кого банан, а от кого и киви. И нулевая категория.
Беспредельщики-цыгане. Эти не признавали ни территории, ни рода занятий и, словно в отместку за свою принадлежность к некогда самой презираемой в Юго-Восточной Азии касте, устанавливали свои законы и на площади, и на рынке и даже просачивались в вокзал… Потому с ними конфликтовали все, и они конфликтовали со всеми. Но особенно с рыночными…
Сегодня у рыночных дежурил Боцман. Вообще клички давались запросто. Иногда по прошлым профессиям, по любимым темам разговора, внешним данным и пристрастиям. Иногда просто так. Про Боцмана ходили слухи, что он бомжует уже больше десяти лет. В данном конкретном случае говорили, что некогда водил теплоходы и баржи то ли на Волге, то ли на Лене, а может, на Амуре или Енисее.
Выйдя на пенсию, в бакенщики или паромщики не пошел. Что-то у него получилось там с женой и дочерью. Все оставил и ушел. Прямо отец Сергий.
Так вот. Боцман сегодня был дежурным по бараку. Бараком они называли старый пакгауз, крышу которого самолично залатали, повесили дверь и даже натащили внутрь какое-то подобие мебели и матрасов.
Боцман варил хлебово. Хлебово – это банка килек, мясные обрезки с рынка, немного кислой капусты и картошка. Он бросил бы туда и бананы, но Настя, единственная женщина в их компании из семи человек, очень любила фрукты сырыми.
Всего же в бараке в разные периоды жизни проживало до двадцати пяти особей обоего пола. Пакгауз был метров пятьдесят в одну сторону, и потому все уживались, поделившись на мелкие группы в пять – семь человек.
Боцман сходил в правый угол и занял соли. Пришлось отдать двушник.
Суеверие, а что поделаешь, коли у русских так принято.
Иначе кто-то кому-то в жизни насолит, а так – купил.
– Боцманюга, а чего ты сегодня дежуришь, неделя не кончилась? – спросил у него давший соль.
– Голова что-то болит и кости ломит. Я тачку Фоме отдал, у него колесо полетело.
– Ты не болей. У нас болеть сам знаешь как. Зализал как собака рану – и будь здоров.
– Да уж… На докторов не рассчитывай.
– У вас цыгане не балуют?
– А где они не балуют? Они по всему свету балуют.
– У нас на площади два дня как вымерли.
– Наши говорят, вчера на рынке тоже не видно было. Я ж два дня бюллетеню на кухне дежурным.
– Ох и не нравится мне все это, Боцман.
На том и разошлись. Но Боцман озаботился. Цыгане – народ горячий и без правил. Хотя он разных видал. Были и оседлые. Тихие. Но тихие-то они тихие, а иной раз сидишь рядом, в глаза посмотришь, а там бесовская искра тлеет.
Боцман досыпал соли, размешал, попробовал хлебово. Нормалек. Улегся на матрас и принялся
