подверглись со стороны человека такому тотальному истреблению, что сами первобытные племена были поставлены на грань вымирания. Тогда двинулись вверх земледельческие культуры, но этого, на мой взгляд, могло и не произойти. Далее, это «атомный кризис» 1960 — 1970-х годов, когда человечество имело все шансы исчезнуть в результате ядерного конфликта двух сверхдержав. И наконец, это нынешняя резко неравновесная ситуация, имеющая в перспективе обвал всей мировой экономики — с распадом «сложных» экономических отношений и возвращением человечества к натуральному (средневековому) способу производства.
Андрей ВАЛЕНТИНОВ:
Как представляется, по-настоящему узловых точек в истории человеческой цивилизации немного. Подкорректировать же их очень трудно, если вообще возможно.
Изменения крупные, но непринципиальные осуществимы в большей степени. Скажем, во времена Колумба идея плыть в Индию на Запад (встретив по пути Америку) уже выходила из моды, тем более, что португальцы готовы были обогнуть Африку, а географы вычислили истинные размеры Земли (далеко плыть!). Значит, не успей Колумб в 1492 году, Америку открыли бы значительно позже, а следовательно, неизбежны:
1. Тяжелейший экономический и политический кризис в перенаселенной Западной Европе;
2. Решающие турецкие успехи в начале XIX века, возможно, завоевание османами всей Европы;
3. Сохранение и развитие своеобразных цивилизаций Америки, Азии и Африки из-за запаздывания, по сравнению с «нашим» вариантом, колониальной экспансии;
4. Общее технологическое отставание человечества где-то на век-полтора со всеми последствиями.
Если же говорить о принципиальных моментах Истории, то очевидна развилка — VII–VI тысячелетия до Р. Х. Из-за резкого потепления погибли «экологические» цивилизации Каменного века, основанные на охоте и собирательстве. Как следствие: Неолитическая революция, земледелие, города — и так вплоть до государства и современного типа цивилизации в целом.
Конечно, включив Машину времени, можно: а) изменить климат, растянув потепление на несколько тысяч лет; б) задержать (набегом врагов или пандемией) развитие цивилизаций Земледельческого полумесяца, что остановило бы наступление Неолитической революции в ее наиболее крайней форме. Тогда бы в Европе и Азии появилось общество, совмещавшее разные «сектора» хозяйства. Не было бы необходимости в городах, да и вообще в государстве как таковом, не было бы и крупных войн. Развитие бы шло приблизительно по североамериканскому сценарию, и мы сейчас бы жили, как ирокезы и могикане до прихода белых.
Изменим климат? Напустим чуму?
Олег ДИВОВ:
Ни одной по-настоящему судьбоносной развилки в нашем прошлом я не вижу. Ведь чаши весов никогда не стояли на одном уровне. Всегда был выбор между путем меньшего и большего сопротивления. Иначе говоря — однозначный выбор. А это уже не «развилка», это почти прямая дорога, вымощенная, разумеется, благими намерениями.
У нас просто не было шансов свернуть. Стать «биологической цивилизацией» мы не могли из-за недоразвитой психики, цивилизацией победившего гуманизма — из-за недоразвитой этики, цивилизацией «всеобщего благоденствия» — из-за неравномерного распределения ресурсов. Переход в любую принципиально новую форму бытия возможен для нас только через нынешнюю, технологическую, фазу. Именно технологическая цивилизация может быстро накопить такие огромные информационные активы и так их перегреть, что они, извините за выражение, однажды долбанут. Результатом взрыва станет цепная реакция, серия знаковых событий, возможно, невзаимосвязанных на первый взгляд. Эти события резко «сдвинут» наши представления о мире в сторону действительно реальной картинки и, скорее всего, спровоцируют глубокие системные перемены.
Но будет ли это выбором одной из ветвей развилки? Скорее нет, чем да. Ведь чаши весов опять не уравновешены. Выходит, судьба ведет нас на коротком поводке по самой естественной дорожке.
И тут я спрашиваю себя и вас: а они бывают вообще, пресловутые «точки принятия решения»? Не есть ли вся альтернативная история просто наш поминальный плач по утраченным возможностям? И не происходит ли этот плач исключительно от нежелания смириться с неизбежным?
А и пусть оно неизбежно. Это не лишает смысла работу фантаста — строить модели, обсчитывать вероятности, искать свежие решения. Скорее, наоборот. Ведь каждый писатель, оставшийся в памяти человечества, действовал одинаково — бился головой о стену реальности, пока та не подвигалась. И чем больше альтернативных версий прошлого мы создадим, тем выше шансы, что нормально сложится наше будущее.
Я давно заметил: если «альтернативка» сделана всерьез и мудро, автор наверняка придет к выводу о нереальности или непродуктивности глобальных перемен в судьбе земной цивилизации. Думается, по- настоящему судьбоносные выборы и масштабные ломки у нас не в прошлом, а впереди. И все же, все же… Хочется надеяться, что маленькие развилочки никто не отменял. А значит, я имею право подписаться под словами Венедикта Ерофеева: «…от многого было бы избавление, если бы, допустим, в апреле 1917-го Ильич был бы таков, что не смог бы влезть на броневик».
Евгений Лукин
КАК ОТМАЗЫВАЛИ ВОРОНУ
С жанром криптоистории, состоящей в близком родстве с историей альтернативной, читатели уже знакомы. Предлагаем вашему вниманию первый опыт криптолитературоведения, осуществленный лидером партии национал-лингвистов.
Переимчивость русской литературы сравнима, пожалуй, лишь с переимчивостью русского языка. Человеку, ни разу не погружавшемуся в тихий омут филологии, трудно поверить, что такие, казалось бы, родные слова, как «лодырь» и «хулиган», имеют иностранные корни. Неминуемо усомнится он и в том, что «На севере диком стоит одиноко…» и «Что ты ржешь, мой конь ретивый?…» — переложения с немецкого и французского, а скажем, «Когда я на почте служил ямщиком…» и «Жил-был у бабушки серенький козлик…» — с польского.
Западная беллетристика всегда пользовалась у нас неизменным успехом. Уставшая от окружающей действительности публика влюблялась в заезжих героев — во всех этих Чайльд-Гарольдов, д'Артаньянов, Горлумов — и самозабвенно принималась им подражать. Естественно, что многие переводы вросли корнями в отечественную почву и, как следствие, необратимо обрусели.
Тем более загадочным представляется чуть ли не единственное исключение, когда пришельцу из Европы, персонажу басни Лафонтена, оказали в России не просто холодный прием — высшее общество встретило героя с откровенной враждебностью. Вроде бы образ несчастной обманутой птицы должен был вызвать сочувствие у склонного к сантиментам читателя XVIII века, однако случилось обратное.
Вероятно, многое тут предопределил уровень первого перевода. Профессор элоквенции Василий Тредиаковский, не задумываясь о пагубных для репутации персонажа последствиях, со свойственным ему простодушием уже в первой строке выложил всю подноготную:
