заставляет играть густое вино мужского самолюбия и будит древний голос крови, той, что вкладывает нож в руку испанца и раскрашивает перья павлину, – Дэн еще не знал.
Он не заметил, как это произошло, но вдруг поймал себя на том, что мысленно сравнивает случайную попутчицу и свою Виви, думает о них одновременно. «В чем дело? – Он попытался отогнать эти неуместные мысли. – Ты едешь домой, к Виви, и ты рад этому, просто счастлив… А эта очаровательная, веселая женщина – всего лишь случайная попутчица, с которой легко будет скоротать последние часы разлуки. Ты не должен сравнивать их! Но это не значит, – возразил он сам себе, – что я должен отворачиваться при виде красивой женщины – только потому, что люблю другую. Что за вздор!»
Еще один глоток виски – и Дэн поверил себе и разрешил Дэну Хэшебаю забыть о застенчивой Виви: нет, не забыть, а лишь перенести ее портрет с первого плана в дальние заводи памяти…
Тем временем Арабелла доела десерт и принялась рассеянно передвигать серебряной ложкой вишневые косточки, аккуратной горкой сложенные на ее блюдце.
Дэн вдруг прервал историю, которую только что с увлечением рассказывал, и стал со странным выражением лица следить за рукой Арабеллы. Потом он начал было говорить, но внезапно опять замолчал, покрывшись нежными алыми пятнами, такими яркими, что Арабелле захотелось коснуться губами его щеки – так, будто это была щека ребенка. Наконец, пытаясь справиться с явно охватившим его волнением, причины которого Арабелла не понимала, Дэн произнес:
– Знаете, Арабелла, а ведь в этом году… Конечно, это всего лишь милое суеверие, но моя голова так забита ими… Эти вишневые косточки – вы не знаете? Это такой древний обычай. Неужели не знаете?
Арабелла все еще не понимала, отчего разволновался этот мальчик, который сейчас так странно смотрел на нее – почти по-детски, но в его взгляде она внезапно почувствовала мужественность, настолько яркую и необъяснимо страстную, как будто ее спутник на глазах превратился из мальчика в мужчину! И оттого, что он смотрел на нее, не отрывая глаз – не со знакомой ей жадностью, но с таким восхищением, будто бы с ней тоже произошло нечто необычное, чего она сама еще не заметила, – у нее закружилась голова.
– Какой обычай? – спросила она глуховатым голосом.
– Мне пришло в голову… Хотя, вы, наверное, замужем? И вам это уже ни к чему.
– Почему вы решили, что я замужем? Похоже, он смутился окончательно, но горевший в его глазах огонек не погас, а словно помимо его воли разгорелся еще ярче. Дэн привстал со своего места.
– Простите меня, но эти вишневые косточки… Пересчитайте их еще раз. Только надо приговаривать… Может быть, я ошибся, но если нет – это было бы редкой удачей для незамужней женщины, какой-нибудь вашей прабабушки, например… Я по привычке загадал – и совпало.
– Объясните же толком, Дэн, при чем здесь косточки, я ничего не понимаю…
Она тоже встала, придерживаясь за овальный вагонный столик. И в тот момент, когда Арабелла оторвала руку от гладкой столешницы, чтобы сопроводить свое растущее недоумение жестом, поезд покачнулся. Все происходящее вдруг показалось ей безумно пошлым – как сцена из душещипательного фильма для пожилых любительниц кэмпа.[44]
Она поспешно села и принялась поправлять выбившийся из гладкой прически локон. А Дэн все еще стоял и смотрел сверху вниз на извилистый пробор, крошечной змейкой бегущий по ее темени. Она же, не поднимая головы, видела только лен его длинной рубашки и медные пуговицы в форме футбольных мячей… Одна, вторая, третья – и ворот, и нежная кожа его шеи.
Так что же с косточками?
И, уже не думая о том, как это выглядит со стороны, она, вслед за своим взглядом, скользившим по пуговицам, поднялась сама и, закрыв глаза, дала его рукам лечь ей на талию и услышала слова, сказанные так тихо, что стук колес поезда едва не заглушил их:
– Если хочешь узнать, суждено ли тебе вступить в брак, то, поев вишен, считай косточки. Последняя косточка даст ответ…
Арабелла легонько подтолкнула его, заставив сесть, и, сама присев ему на колени, взяла в руку ложку и принялась складывать новую горку из коричневато-бордовых косточек:
– В этом году, в будущем году, когда-нибудь, никогда – в этом году, в будущем году, когда-нибудь, никогда – в этом году!
А потом она опять поглядела в его глаза и застыла, боясь пошевелиться и спугнуть чудесное мгновение…
Поезд приходил поздно. Темнело, и желтые вокзальные огни нанизывались на тянувшиеся за ними длинные нити.
Дэн и Арабелла сидели в темном купе, не зажигая света, и считали последние минуты, оставшиеся до того, как прозвенит вокзальный звонок и поезд остановится под прозрачным навесом перрона.
Арабелла уже знала и о существовании Виви, и о смятении Дэна, осознавшего, как внезапно поблекли его чувства к милой девочке из соседнего дома, которая сейчас, наверно, уже стоит на перроне, беспомощно прищурив близорукие глаза и приготовившись считать вагоны подходящего поезда.
Внутри у Арабеллы было пусто и тихо. Она уже убедила Дэна в том, что они расстанутся сразу же, как выйдут из вагона, и никогда больше не встретятся.
Но слезы, появившиеся в его глазах, когда она заговорила об этом, выслушав его сбивчивый, откровенный рассказ, потрясли ее так, что она, улыбнувшись его наивности, чуть сама не расплакалась.
А потом в ее душе возникло неприятное ощущение собственной дурной искушенности, которая показалась ей такой тяжестью, что она внутренне отпрянула от Дэна, этого ребенка-мужчины, который за несколько часов пути устроил в ее душе такой кавардак.
Но, испытывая какую-то странную ответственность за Дэна, она убеждала его в том, что она не нужна ему, что это всего лишь наваждение, случившееся с ним потому, что она его первая «взрослая» женщина – и для него это так ново, что он, конечно же, потрясен… Но это совсем не любовь, ему показалось, это лишь увлечение… А он не понимал, просто не мог понять, о чем она говорит.
