Орфей в аду

Зачем зачем всевышний судия
Велел ты мне наяривать на лире
Ведь я совсем совсем плохой поэт
Нелепый жулик или обезьяна

Ведь я не верю в голос из-под спуда
Он есть конечно но и безопасно
Для спящего на розовой перине
Для скачущего праздно на коне

Для тех кто плавает или летает
Вздыхая воздух или незаметно
Исподтишка пуская дым табачный
Горой порой до самых башмаков

(Хоть я и не поклонник гигиены
Вегетарианства или шахматистов
Которые танцуют на обложке
И падают и вечно спят смеясь)

Нелепый факт на дереве нелепом
Нелепою рукою отрываем
Я издаю глухой и хитрый вкус

Как будто сладкий и как будто горький
Как будто нежный но с слоновой кожей
Но светлосиний и на самом деле
Премного ядовитый натощак[11]

Но для того кто вертится как флюгер
(Крикливая и жестяная птица)
На вертеле пронзительнейшей веры
На медленном сомнительном огне,
Я привожу счастливую во сне

Она махает ровненькою ручкой
И дарит дарит носовой платочек
Надушенный духами сна и счастья
Охотного предоставленья Жизни
(Как медленный удар промеж глазами
От коего и тихо и темно)

1926

«Лишь я дотронулся до рога…»*

Лишь я дотронулся до рога
Вагонной ручки, я устал,
Уже железная дорога
Открыла дошлые уста.

Мы познакомились и даже
Спросили имя поутру,
Ответствовал польщенный труп:
Моя душа была в багаже.

Средь чемоданов и посылок
На ней наклеен номерок,
И я достать ее не в силах
И даже сомневаюсь: прок.

Так поезд шел, везя наш тихий
Однообразный диалог,
Среди разнообразных стихий:
На мост, на виадук, чрез лог.

И мягкие его сиденья
Покрыли наш взаимный бред,
И очи низлежащей тени
И возлежащего жилет.

Закончив труд безмерно долгий,
Среди разгоряченной тьмы
На разные легли мы полки,
Сны разные узрели мы

1925