пропадало и горизонт обретал свои действительные контуры. Видимость! Пора начинать!.. И для Лугового уже ничего не существовало на свете, кроме перекрестья нитей в трубе, кроме делений лимба, градусов и минут, — ничего. Он наводил трубу на болванки пирамид, выступающие вдали над горизонтом, радовался, что они видны, брал отсчеты по лимбу и записывал азимуты в журнал, внимательно просматривал местность впереди, там, где нужно было ставить следующую пирамиду. Вот бы опять попался хороший бархан! Перед глазами движется ровная линия зеленого моря... Вот — бугор! Он так и чернеет вдали, приподнятый колебанием воздуха. Видимости приходит конец. Но времени еще достаточно, чтобы закончить рекогносцировку. Луговой отсчитывает по лимбу, накладывает направление на схему. Бугор подходит! Пирамида будет на этом бархане. Строй, Малинина! Вот тебе сразу две. Теперь ты не будешь косо смотреть в мою сторону. Остается дать название пирамиде, которая поднимется на бугре, где стоял Луговой.
— Самит, как назовем пирамиду? — кричит Луговой вниз.
— Не знай, товарищ... Я не мулла.
— Бугор как называют?.. По карте — Кунан-бай.
— Неправильный твой карта, товарищ. Кунан-бай — плохой человек был. Кунан-бай — это вся земля тут, его... А бугор вовсе не Кунан-бай. Землемер совсем неправильно писал. Не спросил.
— Как же?
— Старики называют Любаш-кыз.
— Как?.. Да ты подойди, что кричишь за версту. Это же для дела...
Самит бросает лопатку и медленно поднимается на бархан.
— Что старики говорят? — переспрашивает Луговой.
— Старики говорят: Любаш-кыз называется этот бугор.
— Что такое Любаш-кыз?
— Ой-бай, будто не знаешь. Имя...
— Чье?
— Последняя жена у Кунан-бая была... Ну, не жена, а невеста... И даже не невеста... — Самит отводит глаза.
— Ты что путаешь?
— Зачем путаю... Старики говорят. Кунан-бай выбрал себе в ауле молодую девушку, а она не захотела идти к старику в жены. Он привез ее насильно. Ну вот, когда в первую ночь он пришел к ней, она выхватила кинжал и... зарезал Кунан-бая, как барана.
— Это что, легенда?
— Спроси стариков... Говорят, здесь кибитка Любаш-кыз стояла. Вот с тех пор и называют бугор так.
— Что-то не то, — промычал Луговой, сомневаясь.
— Как не то! — Самит поднял голову. — Тебе надо так: Кунан-бай сделал Любаш-кыз женою, она не выдержал позора и сам себе кончал. Да?.. Тогда бы не назвали люди бугор Любаш-кыз. Не за что!
— Значит, Любаш-кыз?
— Сколько раз говорить!
— Ну ладно, так и запишем... Любаш-кыз. Неплохо, Что-то в этом имени есть.
— Конешна!
Самит побежал с бархана, сдвигая ногами песок. Луговой продолжал записи.
Но вот и стемнело. Не беда, рекогносцировка окончена. Снимается теодолит, складывается тренога, журналы прячутся в сумку. Луговой ухитряется весь свой скарб взвалить на себя. Он приходит к Самиту с видом победителя.
— Видишь, Самит! Сразу два пункта! Как это?
— Не хвались, товарищ. Неделю проездил туда-сюда, ничего не сделал, — говорит Самит, раздувая костер. — Еще раз пойдешь — напишу начальнику. А еще директору совхоза. Дубков сразу отберет верблюдов. Пусть, скажет, лучше в совхозе работают, если так...
— Ладно, ладно. Я по делу ездил...
— Знаем такие дела, товарищ.
— Ну, пиши.
— Конешна! Нас агитировал обязательства брать — мы взяли. А сам что делаешь?
Самита никогда не поймешь, всерьез ли он говорит, подтрунивает ли. На этот раз похоже всерьез.
За чаем Луговой молчал, обжигался. А Самит блаженствовал, опорожняя кружку за кружкой. Наверное, десятый пот сходил с Самита.
— Вот хорошо, товарищ! Чайка попьешь — быстро пойдешь. Вода какой мягкий попался, скажи, пожалуйста!
Через полчаса Луговой и Самит возвращались обратно. Луговой на своем иноходце скакал впереди, Самит раскачивался на верблюде, как в люльке. К вьюку привязаны палатка, теодолит, штатив, чайник, ведро — все хозяйство полевика. За версту слышно, кто едет. Все гремит, звонит. Да еще Самит никогда не едет молча. Вот и сейчас затянул песнь. То тянет одну ноту, то сыплет скороговоркой, то забирается к самому небу, то над барханами стелет. Песни слагает он сам, моментально. Как же не сложить песню о том, что сегодня такая удача! Они не метались по степи, как зайцы, туда-сюда. Сразу нашли хороший бугор! А впереди какой бархан разглядели! Хоть сейчас ставь пирамиду! Только вот день пришел к концу, солнце заходит... Они спешат на стан, где их ожидает весь отряд. И больше всех — Любаша-кыз!.. Ой-бай, Любаша-кыз! Вовсе ты не жена Кунан-бая... У того проклятого богатея никогда не было жены с таким именем. И Кунан-бая никто не резал, сам сдыхал, жирный черт. Любаша-кыз — это Люба Малинина, она строит пирамиды, которым Борис дает совсем не такие имена, как нужно. Вот и надул Самит, а Луговой поверил выдумке. Балашка, да и все! Ну, пусть пирамида называется так, Любаша-кыз и ее построит.
— Эй, Самит, ты что там импровизируешь?
Самит умолкает и растерянно смотрит на Лугового, Как это он оказался рядом? Или нарочно подкрался, чтобы подслушать. Неужели стал хорошо понимать по-казахски? Ой, Самит, не забывайся!
— О чем пел, спрашиваю?
— А-а! Солнце за барханы заходит, в совхозе кобылиц доят.
— Я причем?
— А-а! Разве не хочешь кумыса?
— Хочу.
— Вот об этом пел.
— А Любаш-кыз?
— Тоже хочет...
— Ты что мне морочишь голову?
— Зачем так говоришь, товарищ? — Самит обижен.
Луговой сердито взглянул на него, но уже было темно, и он не увидел той плутоватой улыбки, которая бродила на его лице.
— Раз про кумыс заговорил, завтра хоть из-под земли достань. Это тебе в наказание.
— За песню?
— За то, что много выдумываешь.
— Ой-бай, сколько лет учился, а не знаешь, что каждая песня — выдумка!..
Луговой протянул Карего плетью и поскакал вперед.
— Мал-мал потише, товарищ!.. — донеслось вслед.
Будто красная птица выпорхнула из-за бархана, взмахнув дымчатыми крыльями. Костер! Вот и палатки, вот и Люба Малинина бежит впереди всех.
— Борис Викторович, как успехи? — кричит она.
— Самит, пирамида бар?[1] — спрашивает Кумар.
— Жаксы бик?[2] — еще кто-то кричит.
Молчит Луговой, Самит щелкает языком.
— Джок, курдюм джок... Бик джаман[3].
Малинина опускает плечи, рабочие отходят к костру.
Кумар, принимая от Лугового лошадь, заглядывает ему в лицо и, увидев веселый блеск его глаз,
