был готов. Нашлись и другие дела, тоже неотложные. Мамбетов так и прожил в поселке еще несколько дней, словно выпутываясь из паутины.
Наконец, на небе Мамбетова посветлело.
— Завтра в поход, Алима! — радостно доложил он жене. — Дней на пятнадцать уеду.
— Ой-бай! — испугалась Алима. — Может быть, на все тридцать?
— Нужно, моя милая...
Он говорил так всегда перед поездками в совхоз, в аулы, к чабанам. Что означало это «нужно»?.. Алима об этом уже не спрашивала, хотя все еще мучительно переживала то, что муж не мог с ней быть до конца откровенным. «Нужно» — и все! Алима всегда чувствовала грань, за которую перешагнуть ей не дозволялось.
— Ты и в отрядах экспедиции будешь? — решилась спросить Алима.
— Посмотрю.
— Я вспомнила чернявую эту... — Алима не хотела называть фамилии. — Как ее? Знаешь, она так нехорошо вела себя...
— Может быть, — будто согласился Мамбетов.
— Ее весь поселок знает. Она ходила по улицам, как на пляже... Она инженер?
— Я не знаю, о ком ты говоришь.
— Про ту, у которой глаза...
Мамбетов промолчал.
— Не знаешь! — возмутилась Алима. — Один ты! А все знают.
— Ну и что же?
— Ты увидишь ее?
— Если попадется... — равнодушно ответил Мамбетов.
Алима успокоилась.
— Ну ладно, не сердись. Ты рано поедешь?
— Утром.
Алима знает, утром — это часов в шесть. Будто там пожар. Когда он не побывает долго в степи, то с ним нельзя разговаривать. Его так и тянет туда. Вот и завтра поедет. «Нужно, моя милая». И ты будь довольна этим.
Зазвонил телефон. Так вызывала междугородная — звонок переливчатый, длинный. Мамбетов подошел к телефону.
— Слушаю. Да, Мамбетов... Здравствуйте! Приехать к вам? Когда? Завтра?.. Хорошо прилечу самолетом... До свидания.
— Кто это? — тревожно спросила Алима.
— Меня вызывают в кадры, — сказал побледневший Мамбетов.
Алима увидала, как изменился в лице ее муж.
— Это из-за Лысова?
Алима подумала то же самое, что и Мамбетов. Конечно, разговор будет по этой проверке. Но оттого, что Алима догадывалась, зачем его вызывают, было не по себе. И он уже пожалел о том, что рассказал ей о стычке с Лысовым. Ведь всего она не поймет.
— Наверное, — ответил он, стараясь скрыть свое волнение. — Неужели ты думаешь, что меня вызывает Караев для того, чтобы вручить медаль за выслугу лет!
— До медали тебе еще далеко, — озабоченно произнесла Алима. — Тебя будут ругать, вот что!
— У нас не ругают.
— Ну, как это... Ты однажды сказал: снимают стружку. Да? Я уже догадываюсь...
— Лучше бы ты не догадывалась, — недовольно перебил Мамбетов.
— Да, мне надоело догадываться. Когда мы женились, ты говорил, что у нас будет все пополам: радость, печаль... И так было, когда мы работали в совхозе. А сейчас?.. Что нас объединяет сейчас?.. Разве — постель? Ты слышишь?.. Ты же перестаешь меня уважать. Я не хочу, не могу так жить! Я никогда толком не знаю, что тревожит тебя... Я не уверена, что ты делаешь так, как нужно.
— Алима! — вскричал Мамбетов. — Как ты можешь!
— Нет, ты выслушай меня до конца! Уж меня-то не вызовут в кадры для объяснения... Я не хочу, чтобы с моего мужа снимали стружку. Это стыдно! Ты не имеешь ни минуты покоя. Почти не видишь детей. И вот — результат.
— Алима!
— Дай мне сказать. Так жить нельзя. Лучше опять уехать в совхоз. Мы опять будем работать оба. Ты не будешь отдаляться от меня, от детей. Наконец, я перестану думать, что ты в конце концов окажешься таким, как Бушлин.
— Откуда такие мысли? — Мамбетов вскочил, притянул к себе взбушевавшуюся жену. — Как ты можешь! Сейчас же другое время! Какое может быть сравнение. Твои опасения совершенно напрасны. Ну, успокойся! Не надо. Не расстраивай меня перед этой поездкой. И не делай сравнения с Бушлиным. Не все такие были, как он. Мне это виднее. Я знаю, есть много — их большинство — честных и самоотверженных людей, жизнь которых — для меня пример. Конечно, мне работать в совхозе было бы легче. Но разве этим определяется цена места человека в жизни? Я хочу быть там, где труднее, где больше спрос, где выше ответственность. Сознайся, Алима, ты не подумала, сгоряча сказала, а?..
Мамбетов обнял жену, приласкал.
— Не надо. Тебе никогда не придется краснеть за меня. Никогда. И с меня никто не будет снимать стружку.
Алима всхлипывала, как ребенок... Смотрела на мужа заплаканными глазами, такая смешная со своими подозрениями.
— Ты в форме поедешь или в костюме? — вдруг спросила она.
Мамбетов понял, что под всем тем, о чем они говорили, подведена черта.
Без жертв
Полковник Ларин взглянул на часы, висевшие перед ним на стене. В его распоряжении оставалось чуть побольше часа. Опаздывать на заседание бюро было нельзя. Но он все же решил не откладывать далее разговора с Мамбетовым. Ларин взял трубку и соединился со своим помощником по кадрам Караевым.
— Что будем делать с Мамбетовым? — спросил он.
— Надо бы решать, Семен Иванович. Второй день держим человека.
— Тогда заходите ко мне. Мамбетов пусть подождет.
Минуты через три в кабинет к Ларину вошли Караев, Соломцев и последним — Лысов. Ларин пригласил к столу, но не к тому, за которым сидел сам, а к другому — стоявшему вправо от него, длинному, во всю комнату, обставленному вплотную придвинутыми друг к другу стульями. За этим столом и на этих стульях размещался весь руководящий состав, когда проводились совещания. За этим столом у Ларина было свое место — впереди, с которого он видел всех сидящих справа и слева от себя — два ряда лиц, всегда обращенных к нему. На это место и перешел Ларин сейчас.
— Товарищ Лысов, доложите ваше мнение, — попросил Ларин. — Вы были у Мамбетова, докладную я вашу видел.
Лысов встал, пролистал тетрадь с черновиком докладной записки, той самой, что перешла сейчас от Караева к Ларину. Пока Лысов докладывал, Ларин еще раз пробежал ее глазами, восстанавливая детали. Он знал, что Лысов ничего не добавит к тому, что написал в докладной. А докладная была написана так, что он, Ларин, не мог не принять по ней соответствующих мер.
— Могу только еще раз подтвердить, что товарищ Мамбетов плохо знает обстановку. И почти ничего не сделал по ориентировке...
— Почему же так плохо обстоит дело? — не выдержал Ларин.
Лысов повел плечом:
