враг обстреливал местность наугад. Дарнев огляделся: состав горел бледным пламенем, едва заметным сквозь метель; ветер принес запах гари.
В условленном месте Дарнева ждали товарищи. Литвин спросил:
— Вера и Сергей с тобой?
— Они же впереди меня шли.
Дарнев хотел сразу же вернуться по следу. Литвин удержал его и спокойно сказал:
— Подождем немного.
Дарнев зло взметнул глаза на Литвина.
Литвин взглянул на часы. Было три часа ночи. Вскоре он снова посмотрел на светящийся циферблат: было только десять минут четвертого. Как мучительно долго длится ожидание! Как страшно ожидать!
Люди всматривались во мглу. Ветер доносил глухие взрывы, выстрелы. А Веры и Сергея не было. «Что случилось с ними?»
Вдруг белые, точно привидения, они явились. Вера тяжело опустилась на снег, почти упала. Дарнев склонился над ней.
— Ранена?
— Нет, — ответил Сергей, — заблудились. Ни черта не видно! Остановились посмотреть — что там. Поджилки хотя и трясутся, а посмотреть хочется. Пока наслаждались — ни вас, ни вашего следа — как провалились! Мы малость вправо и ударились.
Когда партизаны уходили из своего убежища в лесу, их нагнал продолжительный тревожный гудок паровоза из Почепа. Он долго плыл над полями, над лесом, плыл долго и умолк, когда паровоз приблизился к месту катастрофы.
— Алексей! Слышал? — спросил Сергей. Он шел рядом с подводой Дарнева.
— Что?
— Паровоз мертвому припарки доставил.
Дарнев засмеялся.
— А всё-таки давай спешить. А то как бы нас не припарили.
Сергей побежал на переднюю подводу. По ветру стало идти легче, местами лошади трусили рысцой.
До половины пути Дарнев и Вера ехали на одной подводе. Им хотелось смотреть друг другу в глаза и говорить. Но снег слепил, и приходилось прятать лицо.
— Поглядеть друг на друга не дает проклятый ветер, — смеясь сказала Вера.
— Зачем его проклинать? — возразил Дарнев. — Видишь, как здорово он нам помог.
— Это там. А тут мешает.
— О чём ты там думала, Вера?
— Не о чем, а о ком… О тебе, Лёка.
— Я тоже думал о тебе, Вера. Как ты будешь там, в Трубчевске? Тяжело, опасно.
Вера не дала договорить Алексею.
— Как все. Не будем думать об этом. Я знаю, ты боишься за меня. Это, понимаешь ли, не то, это немножко эгоизм…
— Насчет «измов» ты мастерица. Обязательно что-нибудь прилепишь. Ну, а как думать о тебе велишь?
— Так, как я о тебе… Идет война… Слово «страшная» надо говорить? Нет? Правильно: война и без прилагательных страшная. Мы с тобой там, где наши люди выполняют свой долг. Дело их кажется небольшим, но крайне нужным для всеобщего большого дела, для нашей победы. Ты растешь, вырастаешь в скромного, отважного командира… Победили. Нет войны. Будет радостно, весело… Мы с тобой пойдем учиться тому, как воспитывать детей, и наших с тобой детей…
Алексей засмеялся. Неожиданно обнял Веру, горячо поцеловал её. Вера не отстранила Дарнева. Помолчав, сказала:
— Почему ты смеешься? Ты, верно, меня неправильно понял, Лёка… У нас с тобой и сейчас есть дети — дети войны. Ты знаешь… У меня не выходит из головы Андрейка. Он ещё с матерью и за её спиной играет в хозяина, в главу семьи. Как он будет жить завтра, если что случится с Ильиничной? А сколько обездоленных, таких, как Андрейка. А сколько их ещё будет!
Вера замолчала. Алексей, закрыв глаза, тоже молчал.
— Спишь? — шепотом спросила Вера.
— Что ты, Вера! — Он приподнялся на локте, тихо сказал: — Ты говорила об Андрейке, о детях, потерявших родителей, а я видел себя… И видел себя каким-то сказочным защитником и спасителем их.
Он повернул голову и подбородком прижал к своему плечу руку Веры в холодной рукавице.
— А ещё, — сказала Вера… — А ещё, Лека, знаешь… Я почему-то вспомнила об Александре Христофоровиче.
— А надо ли сейчас о нём вспоминать?
— Надо. Я хочу, чтоб ты о нём вспомнил… Помнишь собрание о воспитании, когда ты не спорил с ним, а просто бранил его?
Дарнев вспомнил собрание и как он после собрания старался не замечать Александра Христофоровича. И всё это потому, что, условившись с Верой о встрече в саду, он нашел её в обществе всё того же Александра Христофоровича. Учитель небрежно крутил в руке ещё не распустившуюся розу. Такой же едва распустившийся белый цветок был в волосах Веры.
Увидев Александра Христофоровича, Дарнев хотел пройти мимо, но Вера остановила его.
— Что ты? — сказала она, — куда? Хоть здравствуй скажи.
— Прощай, — сказал Дарнев.
— Побудь хоть немного с нами…
— Не могу. Когда такие почтенные старички, — Дарнев поклонился Александру Христофоровичу, — в такое время в саду с девушками… дети должны спать.
Он ещё раз поклонился, ушел и мучился после всю ночь. Наутро позвонил Вере, извинился, а она потребовала, чтобы он просил прощения у Александра Христофоровича…
Теперь Вера опять заговорила о нём.
— Вспомнил, — сказал Дарнев. — Было, прошло, всё проходит.
— Нет, не всё, — возразила Вера. — Не всё…
— Подожди, — перебил Дарнев. — Понимаешь ли, я не знаю, как тебе объяснить. Ну вот — ты, он… Я не мог его видеть с тобой. Девушки к нему липли как-то… пожилой человек…
— Чудак ты. Он очень хороший. Он вел кружок истории. Ты знаешь, как это интересно.
— Я тогда в той истории не разбирался.
— А теперь?
— Теперь другая история. К этой истории и мы с тобой причастны, Вера… Тогда Христофорович казался чужим. Признаться, когда началась война, первым в голову пришел мне он. Этот будет классическим предателем, подумал я.
— Видишь, как можно ошибаться в людях?
— Да. Но я давно уже пришел к выводу, вернее сказать, Бондаренко меня к нему привел, что всякий истинный патриот, каким бы он ни казался на первый взгляд, если он хочет вести борьбу с врагом, он не усидит без дела, он найдет себе место в борьбе, он найдет и форму борьбы с врагом. Христофорович нашел и место и формы борьбы. И теперь я уверен, что после войны он будет учить нас с тобой, как воспитывать детей.
— Он не будет учить нас. Его повесили. Это мне Шеметов сказал. Я хочу, чтобы ты об этом помнил. Всю жизнь помнил. Теперь мы должны всех Андреек собрать вместе и воспитывать их.
Алексей ничего ей не ответил. Он обнял Веру, положил её голову к себе на руку. Снег падал и падал на их горячие лица, на тулуп, которым они укрылись, на сено, ещё пахнувшее полем, теплом и летом, лежавшее в санях.
Неожиданно лошадь остановилась. Над головой раздался голос Волгина:
— Поднимайсь! Мы у развилки, товарищ Дарнев.
