Я сам удивился, сколько в моем голосе появилось силы и ярости. Медсестра ловко собирала свои пробирки, бросая в мою сторону быстрые взгляды, прикидывая, через сколько мгновений я на нее брошусь. В глазах у нее читалось: «Началось!»
— Врач, врач Иван Сергеевич, он сейчас к вам зайдет.
И она исчезла. Я проводил ее до двери, наткнулся на черную фигуру и пошел обратно к кровати. Лечь? Попробовал, но кровать выбросила меня в стоячее положение. Мне нужно, нужно было позвонить Ленке. Немедленно! Я кинулся к охраннику.
— Послушайте, у вас есть мобильник?
— Нет. Без разрешения нельзя звонить.
— Дурдом!
— Нет, это инфекционное отделение.
Сколько раз моя зараза могла вместе со слюной переползти на совершенно ни в чем не виноватую… единственного человека, к которому я… а какая разница? Что «какая разница»?!
Я все-таки лег.
Если заразил, так уже заразил. Жена повсюду следует за своим мужем. Интересно, а такие случаи формулой предусмотрены? Или все-таки кровь это кровь, а слюна это слюна? Да и целоваться я не очень-то люблю. Тогда, может быть, вообще не звонить? Где же он?
— Врач!
Пусть уже явится, пусть начинает уговаривать, что меня все же можно вытащить. Например, гамма- глобулином. Безнадежным больным всегда врут, и безнадежно больные охотно верят. Кто-то из знакомых рассказывал, что самое большое количество оптимистов и жизнелюбов на единицу площади он видел в палате онкоцентра, когда навещал там свою тетку. Господи, да это же Бойков рассказывал!
— Здравствуйте.
Длинный молодой мужчина в чистейшем халате, со стетоскопом в руках.
— Меня зовут Иван Сергеевич.
Я начал представляться в ответ, но меня остановили мягким движением руки. Имя мое уже и не требовалось. Ну и пусть, у меня непонятная неприязнь к нему. Оно еще будет некоторое время трепыхаться на этом свете, когда меня уже не будет. Фигня это все — философия имени и прочее. Мне было бы ничуть не менее тошно и страшно, зовись я Жан или Чингачгук.
— Разденьтесь, пожалуйста.
Хочет полюбоваться, что именно умрет.
— Вас очень трясет, я велю сделать вам успокаивающее.
Начинается, мысленно осклабился я, реальные челюсти были сведены очередной судорогой.
Он обслушал меня, никак особенно не выделяя вниманием участок ноги чуть пониже левого колена. Это врачебный прием или врачебный же снобизм.
— Та-ак.
Наконец добрался. Обошел вокруг острыми пальцами. Всматривается.
Я дал себе слово, что ничего не спрошу, пока не заговорит сам.
— Это оно?
Доктор погладил стетоскопом начало пробора у себя на голове, положил его в нагрудный карман. Улыбнулся, подлец! И сказал, схлопнув длиннопалые, исключительно чистые ладони:
— Ну, будем лечиться?
Я думал, что меня сейчас вырвет на него, но нечем было, обед сох на подоконнике.
— Что вы так недоверчиво смотрите на меня? Не верите, что вас можно вылечить?
— Не верю.
— А почему?
— Вы хоть читаете плакаты, что висят в вашей больнице?
— Какие плакаты? — наморщил ясный лоб Иван Сергеевич.
Я объяснил.
— Так вы, значит, доктору Чехову верите?
У меня мучительно сводило челюсти, но я все же ответил:
— Верю.
Иван Сергеевич всплеснул ладонями:
— А когда он жил? Еще до Первой империалистической. Даже что такое пенициллин не знал.
— А вы что, пенициллином меня…
Доктор весело хлопнул себя ладонями по ляжкам:
— Нет, есть средства новее.
— Гамма-глобулин?
— О, да мы подкованы. Должен вам сказать, что в гамма-глобулин я лично не верю.
Я недоверчиво поглядел в его светящееся лживым оптимизмом лицо:
— А что, есть еще какие-то?
Он ласково кивнул.
— И случаи излечения есть?
Опять уверенный кивок.
— Но я же читал…
— Чехова?
— Не надо. Я читал энциклопедию. Про медицину. Там так прямо и было написано. И про гамма- глобулин, и что вылечиться нельзя. Нет достоверных случаев.
Произнося эти слова, понимал, что одерживаю несомненную победу в споре, но и понимал также, какая мне следует кошмарная награда за эту победу.
— В каком году была выпущена энциклопедия?
— В каком? Не знаю. Совсем новая на вид.
— Даже если она прошлого, скажем, года выпуска, то представляете, сколько готовится такое огромное издание. В энциклопедии попадают только многолетне проверенные средства. Никаких новейших разработок.
По моему телу прошла сдвоенная ледяно-кипятковая волна.
— Так, значит… есть, значит, разработки…
— О чем я и толкую, а вы упираетесь. Уж и не знаю, чего ради, даже странно.
Он встал, собираясь идти к выходу, а мне хотелось его задержать, чтобы слушать, слушать…
— Постойте.
Он обернулся:
— Что?
— Мне нужно… позвонить. Да, позвонить мне нужно. Очень-очень нужно!
Доктор поморщился:
— Отсюда вам нельзя выходить. Пока.
Оглянувшись, он достал из кармана свой мобильный телефон:
— Только коротко.
— Да-да, я же понимаю…
Домашний не отвечал. Ленкин мобильник был вне зоны. Корчась под недовольным, нетерпеливым взглядом доброго доктора, я набрал телефон тещи.
— Ой, Лены еще нет. Едет. С дедом-то плохо, совсем плохо, утром сегодня разбило его. Никого не узнает.
— Марья Артамоновна!
— Никого не узнает. Совсем плохой.
— Марья Артамоновна, скажите Лене…
— Говорят, что, может, и до завтра не доживет.
— Скажите Лене, чтобы…
Телефон врача замолк, я дрожащей рукой вернул его хозяину, пожимая плечами от нестерпимой неловкости. Сломал. Или деньги кончились, но я же всего несколько секунд…
