— Христова? А, праздник?
— В смысле?
Он опять шмыгнул.
— Знаешь чего?
— Чего?
И Боцман сообщил, что в ночной палатке сменилась продавщица. Зовут Люська. Раньше, говорят, работала библиотекаршей.
— Ну и что?
Боцман предложил книжки не жечь, а обменять на выпивку. Библиотекарша не откажется. Я выразил сомнение в успехе. Если эта Люська работала в библиотеке, то должна была книги возненавидеть.
— Ты ничего не понимаешь.
Мне казалось, что это он ничего не понимает, но спорить не стал, потому что очень хотелось выпить. Хотелось настолько сильно, что было все равно с кем.
— Давай неси.
Боцман присел, Амосова и Трешкур уже разгорелись, и в свете маленького пожара он провел сортировку моей переносной библиотеки. По какому принципу он отбирает кандидатуры для обмена, я так и не понял. Ишемическая болезнь и гипертония шли в общую стопку, к Эк-харту и Тертуллиану. Кажется, наибольшее значение имело качество переплета.
— Жди. И жги. — Боцман бросил окурок в дотлевающий костерок.
Я схватил «Лекарство от депрессии» и начал отрывать страницу за страницей и подкладывать в огонь. Получалось что-то вроде гадания: принесет, не принесет.
Мейстера Экхарта было немного жалко. Впрочем, что значит «жалко»?! Если я не удавлюсь сегодня, то пойду в невинный магазин и возобновлю. И что его жалеть, гада, заявившего, что Богу, видите ли, противно творчество в образах. А я ни в чем больше творить не могу. Пусть попьет дешевой паленой водочки, самоуверенный средневековец, встретится с моими глюками, и тогда мы поговорим. А Григорий Палама тем более заслужил. Столько наболтать о пользе молчания! Воистину, онемеет, сгорев.
Слева раздалось какое-то хлюпанье, я поднял глаза и различил на одном из бревен, что нескладной буквой П окружали костер, сидит парочка теней. Я стал подбрасывать в костер листки быстрее, пламя выросло, и я увидел двух тихих сопливых подруг, вечно пасущихся подле злачных мест микрорайона. Когда я выбегаю ночью за пивом, они вечно скулят: дай, мол, денежку, какую не жалко. Я старался сбросить им мелочь таким образом, чтобы при этом не разглядеть глаз. И вот теперь нагляделся за все прочие разы, и даже в запас. Видел я даже не глаза, а громадные черные синяки, зиявшие у каждой на правой стороне пасмурного лица, как будто их обеих бил левша. Одна из дам достала из кармана и бросила в костер пустую пачку из-под сигарет, как бы показывая, что костер — наше общее дело, а мы — одна компания.
Не хватало тоже! Между прочим, кто-то утверждал, что каждый умирает в одиночку. Вранье дешевое! А не угодно ли проследовать в небытие в сопровождении двух насквозь проалкоголенных фей? А, собственно, чего ты дергаешься? Это твой народ. Если бы тут сидели какие-нибудь япошки и делали себе харакири и тебя подговаривали, ты бы имел полное право послать их, а здесь…
— Есть! — громко сказал Боцман у меня за спиной.
Я радостно повернулся к нему, удивляясь, почему он такой расстроенный. Конечно же он просто привел с собой еще двоих. Одного очень даже прилично одетого и Тормоза, худого полублатного паренька, которого я ни разу за все эти годы не видел сидящим. Он вечно стоял подле каждой компании в полуприсесте, переступая с одной согнутой ноги на другую, шумно утирая рукавом рот, а все ему кричали: «Тормози!»
Я обрадовался: будет кому развлекать дам.
Боцман выкладывал на кусок белой фанеры добычу. Две бутылки водки, три упаковки орешков и чипсов. Два вареных яйца.
— Свои отдала, — сообщил Боцман, Тормоз мерзко хихикнул, девицы поддержали.
— Неужели взяла? — поинтересовался я, стараясь припомнить, какие именно тома он унес с собой.
— Ха!..
— И Тертуллиана взяла?
— Не веришь?
Я развел руками:
— Верю, потому что это абсурдно.
— И посуда есть.
«Приличный мужчина» достал из кармана пальто пластиковый стакан. Первому налили мне. Я хотел было переадресовать стакан дамам, но потом сообразил, что галантность могут счесть за издевательство. Выпил, бросил в рот чипсовую чешуйку, подбросил еще бумажных дров в огонь.
— Ты был прав, — выдохнул мне в ухо Боцман.
— Что ты имеешь в виду?
— Выпивку и еду, — хихикнул в ответ «приличный мужчина», принимая стакан в руки.
— Она не библиотекарша.
— Да?
— И не Люська.
— Да-а?
— Она с-с-сука зеленая! — хором высказались дамы.
Боцман показал левый кулак теням подземелья, и они пока смолкли, ожидая водки.
— У нее просто дома библиотека. Хорошая. Но у тебя лучше. И зовут ее Люсьена Игоревна.
— Люська она, с-с-сука… — просипела первая выпившая тень.
Тормоз открывал уже вторую бутылку.
— Ты был прав, Мишель. Ты всегда прав, я ведь слежу за тобой. Давно.
— Да-а? Зачем?
Боцман закрыл глаза и расплылся в улыбке, прямо Будда.
Ты ведь не простой мужик, не простой. У тебя все по науке.
— Не понимаю.
— Понимаешь, Мишель, понимаешь. Я долго не мог просечь, в чем дело, а потом дошло.
— Что? — спросил очень заинтересованно интеллигентный товарищ. — Что ты понял?
— Она, с-с-сука, никогда не дает в долг.
Боцман поднял палец к быстро меняющемуся небу:
— Главное — система. Я подсчитал.
— Что тут подсчитывать, прикинь, пьем всего по второй! — подпрыгнул на месте Тормоз.
— А сегодня праздник, праздник!.. — запела вдруг вторая ночная красавица. Оказывается, пока ее товарка сипела про «суку», она боролась со рвущейся обратно первой рюмкой, наконец окончательно вдавила ее внутрь и обрадовалась по этому поводу. — А сегодня праздник, праздник!
— Какой еще праздник? — неприязненно спросил Боцман.
— Рождество, — сказал я.
Первая девица схватила яйца Люсьены Игоревны и закричала:
— Христос воскрес, Христос воскрес! Давай побьемся.
— Какой Христос! — заржал «интеллигент».
— А что, разве не Христос? — удивилась девица, и все посмотрели на меня.
Человек, поставивший столько водки, по-всякому главный авторитет за столом. Я вынужден был кивнуть:
— Христос.
— Вот видишь, видишь!.. — запрыгала на костлявой заднице богобоязненная женщина.
— Да ты что, Мишель! — вылупился на меня Боцман, отводя в сторону руку с бутылкой.
— Сегодня не Пасха, конечно. Само собой, Рождество, но тоже Христово же.
— Вот-вот, это правильно, блин, а то я уж подумал, что ты, Мишель, того, переучился от своих книг.
