замену».
Об этом разговоре доложили министру, потом в ЦК. Согласились с моими доводами, оставили служить в Союзе. Епишев мне, правда, сказал; «Так тебе же все равно надо ехать за женой, за вещами». «Не поеду. Попрошу, чтобы жене помогли вернуться товарищи». «Ну, смотри!» А в Кабуле среди наших советников уже пошла молва: Заплатина из партии исключили, из армии уволили. Как это у нас бывает.
Что происходило дальше — вы знаете...
Итак, военные высокого ранга отнюдь не настаивали на использовании в ДРА контингента советских войск, более того, некоторые из них активно возражали. Ну, а дипломаты? Вот запись нашего разговора с тогдашним послом в Кабуле А. М. Пузановым.
—
Считаете ли вы, Александр Михайлович, что к концу 1979 года мы полностью исчерпали политические и дипломатические средства убеждения, что наши советы и подсказки вообще не воспринимались Амином?
—
Нет, не считаю. Можно было бы повлиять на него. Он был умным человеком, несмотря на мучивший его «синдром власти». Он прекрасно понимал, что означает для Афганистана Советский Союз. Положение, правда, обострялось тем, что в ДРА из Пакистана стали проникать вооруженные отряды экстремистского толка. Революция могла оказаться в опасности.
—
Вы, видимо, регулярно извещали Москву о происходивших событиях. Были ли вы удовлетворены реакцией на ваши сообщения?
—
Нелегкий вопрос. Дело в том, что свою информацию отправляли и некоторые советники. Нередко они расходились со мной в оценках и рекомендациях. Прошу понять правильно: я не считаю себя безгрешным, тоже ошибался. И все- таки дипломатический опыт, семь лет пребывания в Афганистане, близкие контакты с руководителями страны что-нибудь да значили. А что греха таить, порой информацию в Москву поставляли некомпетентные люди.
—
Но ведь были же у нас и настоящие специалисты по Востоку, в частности по Афганистану...
—
К их мнению, как я теперь понимаю, «наверху» не прислушивались.
—
И вопрос, если позволите, в лоб. Вы были «за» или «против» ввода наших ВОЙСК?
—
Давайте вернемся в лето семьдесят девятого... Активизировались действия бандитских формирований, обученных на территории Пакистана. Они выступили против завоеваний революции, играя на ее ошибках. Да и Запад умело подогревал их в борьбе с новой властью. Бандиты отличались особой жестокостью. Они, например, не только сжигали школы и расстреливали учителей, но избивали, а часто и убивали детей-учеников. Один из захваченных в плен бандитов на вопрос: «Почему вы убивали детей?» — при работнике посольства ответил: «Чтобы спасти от неверных». Произошла бандитская вылазка в Герате, были растерзаны два советских специалиста — ветеринарные работники. Была попытка мятежа в Кабуле, правда, быстро и почти без жертв ликвидированная. Возникла опасность захвата аэродрома под Кабулом.
Тараки и Амин, обращаясь к советским руководителям с просьбой направить в ДРА воинские части, ссылались на статью Договора о дружбе, в которой речь шла об обеспечении безопасности и территориальной целостности обеих сторон.
Учитывая возникшую обстановку, мы — советский посол, руководитель военных советников и представитель госбезопасности СССР — передали в Москву ряд своих конкретных предложений, в том числе о направлении в Кабул двух советских батальонов: одного — для защиты аэродрома, другого — для размещения в старой крепости города. Два батальона, как вы понимаете,— это не «ограниченный контингент», составивший затем целую армию. Я считал военную акцию нежелательной.
Предложения наши были приняты, кроме направления воинских подразделений.
Ф. А. Табеев. Через меня просьбы Амина о вводе войск не проходили. Видимо, он пользовался другими каналами. Помню, единственно, что во время одной из встреч в середине декабря, когда наша десантная дивизия уже была в Афганистане, Амин очень просил «прикрыть» еще и Бадахшан. Видимо, потому, что с этим районом были связаны интересы его брата. И еще одна причина была: там всегда существовали сильные сепаратистские настроения. Исмаилиты сохраняли относительную независимость при всех режимах, а Амина они попросту не признавали.
—
Хочется понять: была ли тогда реальной угроза падения режима?
—
Была реальная угроза контрреволюционного переворота под флагом исламских фундаменталистов. К тому времени они накопили большую силу. Кабул же. напротив, был ослаблен. Армия после аминовских чисток и репрессий обезглавлена. Духовенство восстановлено против. Крестьянство — против. Племена, тоже натерпевшиеся от Амина,—- против. Вокруг Амина оставалась кучка холуев, которые, как попки, повторяли за ним разные глупости о «строительстве социализма» и «диктатуре пролетариата».
Созданная на востоке крупная так называемая «кунарская группировка» мятежников была в состоянии захватить Кабул в течение 24 часов. Ждали только приказа.
КАК «ВЛИПЛИ В ИСТОРИЮ»
Теперь, спустя годы, известно, что
—
решение ввести в Афганистан войска приняли в «узком кругу» четверо: Генеральный секретарь Брежнев, председатель КГБ Андропов, министр иностранных дел Громыко, министр обороны Устинов;
—
принималось это решение за спиной народа и партии, не все высшие руководители страны знали о нем;
—
события в Афганистане стали апогеем брежневской доктрины, предполагавшей военизацию советской внешней политики в условиях паритета и содержавшей явно ошибочный взгляд на страны «третьего мира» как на потенциально социалистические.
«...Мы противопоставили себя мировому сообществу, нарушили нормы поведения, пошли против общечеловеческих интересов... Поучительно то, что в этом случае были допущены и грубейшие нарушения нашего собственного законодательства, внутрипартийных и гражданских норм и этики»,—говорил Э. А. Шеварднадзе 23 октября 1989 года на заседании Верховного Совета СССР.
Теперь мы все это знаем, усвоили. Ну, а тогда, в семьдесят девятом?
Судя по всему, даже в «узком кругу», то есть в «большой четверке», во всяком случае, вначале, не было единства мнений по афганскому вопросу. Более умеренную позицию занимали Брежнев и Громыко, двое других придерживались жесткого курса, причем самым решительным образом был, как утверждают, настроен Андропов, и именно он активно склонялся к военному решению, именно его аргументы в пользу военной акции звучали чаще всего, его голос был самым твердым. Устинов же во всем соглашался с ним.
Об этом говорят люди, которым по роду службы полагалось знать все.
Профессиональный дипломат Андрей Михайлович Александров-Агентов с 1961 года был помощником Л. И. Брежнева по вопросам международной политики. Андропов после кончины Леонида Ильича, сменив, как водится, «команду» референтов и помощников, сделал исключение только для Александрова-Агентова.
