одно: даже звери, угодив в беду, бывает, защищают друг друга.
— Бывает, — неопределенно повторил тот. — А вот о людях такого не скажешь. Хотя зверям никто никаких заповедей не давал.
— Заповеди у них есть, — возразил Бруно наставительно. — Точнее — одна: сохранить свой вид. Это у них в крови. Поэтому они рискуют собой, к примеру, защищая детенышей и тем продлевая существование рода вообще.
— Так я — как тот детеныш? Хотите мною продлить существование рода человеческого?
— А ты против?
— Даже не знаю, — с сомнением передернул плечами Хагнер. — Не думаю, что в смысле блага человечества вы на того человека делаете ставку.
— Максимилиан, — строго повысила голос Амалия, и тот запнулся, смолкнув и отведя взгляд. — Оставь бессмысленные споры. И тебе пора в постель, ты очень нехорошо выглядишь.
— Да, мам, — неожиданно легко согласился мальчишка, поднимаясь, и, помявшись, вздохнул: — Простите, если я вам опять нагрубил. Я просто не привык говорить с людьми.
— Все настолько плохо? — уточнил Курт, когда Хагнер ушел; Амалия смущенно опустила взгляд:
— Последние пару лет мы в неизменных скитаниях. Это, майстер Гессе, не особенно помогает тому, чтобы завести друзей. Да и прежде он приятелями избалован не был — сами понимаете, такая семейная история…
— Я, знаешь ли, с твоим сыном согласен в одном, — произнес Курт с невеселой усмешкой. — Говорил это своему помощнику уже не один десяток раз за время нашей совместной службы, а он все пытается меня оспорить — безуспешно, как правило… Люди, Амалия, премерзкие твари. Твои соседи, которые не давали тебе проходу и плевались в спину Максу, в тайниках души могли иметь сколь угодно гнусные прегрешения, перед которым наличие внебрачного ребенка меркнет. Кстати сказать, меня всегда удивляло отношение подобных личностей к самим детям, будто те могли гордо вздернуть нос и отказаться вылезать из невенчанной утробы.
— Он сильный парень, — заметил Бруно негромко. — И в самом деле повзрослел рано… И не будь к нему слишком строга. Ты хорошо его воспитала.
— Жизнь воспитала, — возразила та тяжело. — И, наверное, мой отец. Однажды… Максимилиан тогда был совсем еще ребенок… он пришел домой, плача — кто-то из соседских мальчишек обидел его. Знаете, дети бывают очень жестоки.
— Учатся у взрослых, — пожал плечами Курт. — И превосходят своих учителей.
— Наверное… Тогда мой отец сказал ему, что он не будет вечно рядом, чтобы защищать его, что он не сможет вмешиваться всегда и всегда оберегать и его, и меня. Что надо учиться самому это делать, или жизнь станет невыносимой. Что когда-нибудь ему придется защищать себя и — меня… Наверное, Максимилиан его слова воспринял слишком всерьез.
— Тебе с сыном повезло, — уверенно сказал Бруно. — Да и с отцом тоже.
— Зато с отцом не повезло твоему сыну, как я погляжу, — заметил Курт, и та потупилась. — Где все это время был он? Или…
— Нет, я знаю, кто его отец, майстер Гессе, — оборвала Амалия строго, не поднимая взгляда. — Я была юна и наделала глупостей, но я не была
— А я и не склонен обвинять тебя в чем бы то ни было, — снова пожал плечами Курт. — Поверь, после того, что я насмотрелся на своей службе, столь неудобное устроение личной жизни, по моему убеждению, вообще с трудом тянет на понятие греха. Если тебе не хочется говорить об этом, я не буду настаивать. Просто все та же моя служба показала, что иногда людям хочется поговорить о том, что их терзало всю их предшествующую жизнь, а случайные встречные вроде нас — идеальные собеседники. Инквизиторский Знак на шее, наверное, может несколько подпортить общее впечатление, но ведь не заимела же ты детище от проезжего беса?
А кроме того, докончил он мысленно, глядя, как печально вздыхает Амалия Хагнер, это уже просто привычка — задавать вопросы и лезть в чужую душу. Как можно пройти мимо чьей-то истории, если она хоть чуть не обыденна и может отвлечь заполоненные неразрешимыми вопросами мысли? чужие проблемы развлекают, в отличие от собственных…
— Его отец не мерзавец, как вы подумали, — выговорила она, наконец. — И он не бросил меня. И мы даже полагали вступить в брак; просто он умер, не успев исполнить своего намерения.
— Мне жаль, — вздохнул помощник; Амалия благодарно кивнула.
— Он нанялся к моему отцу на мельницу, — пояснила она со смущенной улыбкой. — Мне едва исполнилось шестнадцать тогда… Опасный возраст.
— И не говори, — согласился Курт, скосившись на помощника; Бруно нахмурился, исподволь показав начальству кулак под столом.
— Он был сильным. Максимилиан наверняка многое у него унаследовал, кроме имени. Хотя отец говорил, что давать ребенку имя покойника плохая идея, но я думаю — это суеверие. Сколько на белом свете людей с похожими именами, средь них и именами давно почивших?.. Я назвала его именем его отца. Он тоже никого и ничего не боялся…
— И это его сгубило, — предположил Курт; она неопределенно шевельнула плечами:
— Наверное, можно сказать и так… Он любил плавать. Знаете ведь, какие пороги на мельничных реках? он любил их преодолевать. Камни, низкое дно, коряги в выбоинах, целые водопады — а он их проплывал. Иногда уходил купаться ночью, когда ничего не увидеть — и все равно выплывал невредим, даже не ранился о валуны в воде. Я… я, бывало, приходила на это посмотреть. Это было зрелище жуткое такое и… не знаю… Я, наверное, тогда в него и влюбилась. А однажды он ушел и не вернулся. Мы отправились на поиски, а нашли только одежду на берегу — и все.
— А тело? — уточнил Бруно; ее передернуло.
— Через четыре дня, — ответила Амалия тихо. — На несколько миль вниз по реке; застряло в корягах у берега. Я его едва признала. Знаете, рыбы… и хищники… А через пару месяцев я поняла, что в положении. Отец был в ужасе… Но, накричавшись, успокоился. В этом вы правы, с отцом мне повезло. Я боялась, он невзлюбит внука, но напрасно — пока он был жив, соседи хоть и ворчали вслед, но все ж на откровенные гадости не отваживались. Но когда отец умер, все стало совсем плохо. Работники от меня разбежались, мельница наша в округе не единственная, заезжать к нам перестали… Да и не это главное, выжили б как-нибудь. Тут в самих соседях дело.
— Неужто все было настолько серьезно, что пришлось сниматься с места?
— Нам ворота мельницы облили смолой, майстер инквизитор, — болезненно улыбнулась та. — И ведь не поскупились же. И сказано было — вроде как и не напрямую, но все ж сказано — что в другой раз смола-то может и загореться… Быть может, и с этим можно было б сладить, но скажите — как мне учить ребенка жить в окружении таких людей? Или он должен будет впредь поставить их на место, или за собой признать место, которое они ему указали, иначе никак. И вот так выходит: или вечная вражда, или унижение. А я ни того, ни другого для своего сына не хочу.
— И сколько ты намерена от этого бегать? — с невольной укоризной спросил Курт. — Ведь не вечно же. Везде будут люди — точно такие же. И проблемы те же самые. А ведь жизнь на месте не стоит.
— Вы к чему это?
— О себе бы подумала. Судя по тому, как твой сын накинулся на моего помощника, ухажерами ты себя не балуешь, и ему сама мысль об этом не особенно приятна.
— Да и мне тоже, майстер инквизитор. Пока Максимилиан был мал, у меня попросту времени и сил не оставалось на такие думы, а теперь… Уж поздно.
— Побойся Бога, — теперь уже с явным укором оспорил Бруно, и та, порозовев щеками, потупилась.
— Спасибо… Только все равно. Не хочется. Быть может, я тогда просто выгорела, и никто другой мне уже не нужен… Вы меня, наверное, не поймете.
— Отчего же, — возразил помощник, кивнув на Курта. — Знаешь, почему он смотрит сейчас на меня с такой же жалостью, что и на тебя? Потому что ему известна одна-единственная причина, которая и подвигла меня помочь тебе и сыну; причина весьма личная. Просто кое-кого вы мне напомнили, кое-что внутри меня разбудили. Я ведь монахом не родился. У меня прежде была семья — жена и сын. Ему сейчас
