«Встать»; это было так, словно знакомый до боли в буквальном смысле голос инструктора рявкнул над самым ухом, и тело поднялось само собою, исполняя приказ, пока все еще спящий разум силился понять, для чего это вдруг стало нужно, что происходит, да и происходит ли вообще, или все это — лишь игры его, разума, утомленного неизменными раздумьями об укрывшейся в ночи твари.
Бруно сопит в подушку, завалившись спиной кверху, остывающая жаровня уже перестала потрескивать угольками, снег по-прежнему лупит в стекло за ставней — все так, как было, как минуту, как час назад…
Все не так. Что-то не так.
Что?
«Встать»; зачем?..
— Встать!
Помощник подскочил, удивленно воззрившись на него, когда Курт рванул к двери, второпях, на ходу вколачивая себя в сапоги, слыша уже четко и явственно сквозь рыдающую за стенами бурю человеческий голос — на пределе крика, за порогом сил. В пустом трактирном коридоре уже можно было различить вой; не звериный, человеческий. Кто угодно мог спутать, почесть за обман слуха или скрип иссохшего на ветру дерева, за рев того существа, что таится в темноте, но он — он слишком хорошо знал, слишком часто слышал, как звучит человеческий голос, когда от боли вот-вот помрачится рассудок…
Крик ударил по слуху остро, словно плеть, уже близкий и отчетливый, донесшийся вместе с грохотом двери, и засов, завизжавший, точно взрезанный боров, убил тишину решительно и бесповоротно.
Позади слышались грохочущие шаги помощника, чья-то дверь распахнулась, ударясь о стену; Курт прыгнул вперед, перескочив последние ступени лестницы, ведущей в трапезный зал, и на миг приостановился, одним взглядом пытаясь обозреть все, чтобы увидеть главное. Дверь — цела; засов — в петлях, ставни — закрыты, очаг — согревает и дает свет, озаряя заставленную столами комнату и двоих людей, что словно закаменели посреди нее.
Фон Зайденберг стоял кособоко, точно выросшая посреди утеса сосна, пошатываясь, пытаясь нашарить столешницу и опереться о нее; руки, грудь и колени его были в свежей крови — густой, яркой, горящей расплавленным рубином в слабом отсвете очага, и половина лица едва различалась за плотной кровавой маской. На полу, в шаге от подрагивающих ног рыцаря, корчился, исходя хрипом, ком мяса с головой крестьянина Йозефа Хельмера, изливая на отскобленные доски бегущий широко и свободно пунцовый ручей, перемешанный с крошками костей и ошметками плоти. Подбитый шерстью намокший кафтан вздулся пузырем, переполнившись всем тем, что прежде было заключено внутри его обладателя, и теперь из-под оборванной полы медленно, переплетаясь, точно змеи, вместе с кровавым потоком выскальзывали рваные зловонные потроха.
В дальних комнатах зашевелились разбуженные криком спящие постояльцы, и Курт, не оборачиваясь, повелел, зная, что помощник рядом и слышит каждое слово:
— Стой тут. Вниз никого не пускать.
— Какого черта!
Он не обернулся и услышав голос Ван Аллена, приблизившись к безмолвному рыцарю, похожему на призрак, замаранный неотмщенной кровью; на довольно бессвязные ругательства охотника, бросившегося к затихающему телу на полу, Курт внимания не обращал — невзирая на полное свое согласие с каждым произносимым им словом, любые вопросы могли подождать, кроме одного.
— Это зверь?
Фон Зайденберг вздрогнул от звука его голоса, отшатнувшись, смотря ошалело и пусто, и он вздохнул, переглянувшись с охотником; тот лишь покривил губы, присев перед изувеченным крестьянином на корточки. В данной ситуации молчание рыцаря и в самом деле являлось самой наглядной формой признания.
— Вы ранены? — задал Курт следующий значимый сейчас вопрос, и тот, наконец, с усилием разомкнул губы, нащупав таки стол позади себя и навалившись на жалобно скрипнувшую столешницу всем весом.
— Он — ранен, — промолвил фон Зайденберг сквозь подрагивающие губы, и охотник, поднявшись, поправил:
— Он — убит. Так как вы?
— Он был жив, когда я втащил его сюда, — возразил тот упрямо. — Он
— Ему крышка, — повторил Ван Аллен, выговаривая каждое слово четко и громко, словно обращаясь к престарелому соседу. — Это — труп, ясно? Я спрашиваю… черт, просто дай себя осмотреть.
— Я цел, — возразил рыцарь, оттолкнув его руку, — это не моя кровь.
— О, Господи! — прорвался с вершины лестницы полный ужаса голос трактирщика, потонувший в оглушающем визге Марии Дишер.
— Не подходить! — не глядя, воспретил Курт, поморщась, когда голоса на верхней площадке стали многочисленней и громче.
— Боже мой, он убит! — ахнула Амалия, и помощник шагнул ей наперерез, преградив рукой проход к лестнице.
— Уходите, — попросил он настоятельно. — И не пускайте сюда ребенка, ни к чему ему это видеть; уходите. Все! — повысил голос Бруно, заглушив причитания и стоны вокруг. — Уходите в свои комнаты. Заприте двери и сидите там, пока вам не позволят выйти.
— Каждый, кто хочет кончить так же, — кивнул на тело крестьянина Курт, когда никто не двинулся с места, — может ослушаться этого указания.
— Где мой арбалет? — спросил охотник настороженно. — Вы брали его с собой, когда выходили?
— Он убит? — шепотом крикнул трактирщик; Курт развернулся, сделав к лестнице два шага, и столпившиеся наверху зрители отпрянули, когда им открылась полная картина, прежде загражденная его спиной.
— Где мой арбалет? — повторил Ван Аллен; его снова никто не услышал.
— Этот человек убит, — подтвердил Курт жестко. — Если до сего мгновения кто-то не верил в наличие за этой дверью твари, способной порвать вас на части, заживо пережевывая ваши кишки — любые сомнения, я полагаю, должны развеяться. Он убит — потому что вышел за эту дверь. Потому что
— Где. Мой. Арбалет.
— Расходитесь, — коротко выговорил Курт, и притихшее собрание, миг промешкав, медленно втянулось в темный коридор.
— Где мой арбалет! — уже на пределе шипения повторил охотник, и фон Зайденберг, так же не глядя нащупав скамью позади, уселся, облокотившись о стол.
— Я его выронил, — отозвался он не сразу. — Когда зверь напал…
— Ты… ты просрал мой арбалет?!
— Тварь размером с быка! — огрызнулся тот. — Посмотрел бы я на тебя на моем месте!
— Не помешало бы! — рявкнул Ван Аллен зло. — Не помешало бы тебе посмотреть — и поучиться! Я на твоем месте держался за оружие крепче, чем за собственную жизнь!
— Я потерял нечто более ценное, чем арбалет, я потерял именно жизнь!
— Да десять таких недоумков, как он, не стоят одного такого оружия, особенно сейчас! Ты профукал единственное, чем мы могли ему хотя бы угрожать! И, раз уж на то пошло — да, господин рыцарь бродячего образа! Да! Ты бездарнейше, позорнейше угробил человека!
— Я знаю! — выкрикнул фон Зайденберг ожесточенно, и Курт воспрещающе вскинул руку:
— Довольно, Ян. Довольно, — кивнул он, когда охотник возмущенно развернулся к нему. — Да, ты прав, мы остались без основного, быть может, подспорья — без арбалета твои железные стрелы остаются лишь вялым подобием ножа. Но найти его в таких сугробах невозможно, посему — не стоит и понапрасну сотрясать воздух.
— Он…
— Я знаю, — оборвал Курт. — Но криком ты делу не поможешь… Господин фон Зайденберг, вы успели сделать хотя бы один выстрел?
