быстро, а стало быть, так же скоро и утрачивал свои столь необходимые обороняющимся поражающие свойства.
Ван Аллен уселся за стол последним, напоследок пройдясь по всему трактиру и убедившись, что везде и все находится в надлежащем виде, и, вытянув ноги под столом, вздохнул, бросив взгляд на закрытые ставнями окна:
— Ну, что ж, можно сказать, что мы готовы принять гостей. Как там, в Писании, Феликс? «все звери полевые, все звери лесные, идите есть»?
— А кощунство, господин охотник, — заметил тот оскорбленно, — только добавит вам лишних мук, если не земных, то посмертных. Молитесь лучше вместе со мною. Милостив Господь и праведен, и милосерд Бог наш, хранит Господь простодушных… Обратись, Господи, избавь душу мою, спаси меня ради милости Твоей…
— Умолкни, Феликс, или я выпровожу тебя проповедовать псоглавцам! — потребовал тот устало. — Если я и соберусь молиться, то уж не под твоим водительством. Эй, монашьи ваши души, господа следователи, а что в вашем арсенале? Это ведь ваша привилегия — поминать Господа Бога к месту и не к месту, а уж тем паче в особых случаях; полагаю, в свете специфики вашей работы есть и что-то подходящее. Так изреките что-нибудь более жизнерадостное, нежели воззвания нашего новоявленного праведника.
— Вы сегодня вступаете в сражение с врагами вашими, — не сразу заговорил помощник, — да не ослабеет сердце ваше, не бойтесь, не смущайтесь и не ужасайтесь их, ибо Господь Бог ваш идет с вами, чтобы сразиться за вас с врагами вашими.
— Мило, — кивнул Ван Аллен. — Хоть без плача, уже неплохо. Ну, Молот Ведьм, а ты что ж? Не может быть, чтоб у тебя не было какой-нибудь излюбленной цитатки для вящего бодряжу перед хорошей стычкой.
— Benedictus Dominus, — проговорил Курт, помедлив, — fortis meus qui docet manus meas ad proelium digitos meos ad bellum. Благословен Господь, твердыня моя, научающий руки мои битве и персты мои брани, — перевел он, повстречав вопросительные взгляды, и продолжил уже по-немецки: — Ты расширяешь шаг мой подо мной, и не колеблются ноги мои. Я преследую врагов моих и истребляю их, и не возвращаюсь, доколе не уничтожу их; и истребляю их, и поражаю их, и не встают, и падают под ноги мои. Ты препоясываешь меня силою для брани и низлагаешь предо мною восстающих на меня; Ты обращаешь ко мне тыл врагов моих, и я истребляю ненавидящих меня. Они взывают, но нет спасающего, — ко Господу, но Он не внемлет им. Я рассеваю их, как прах земной, как грязь уличную мну и попираю их.
— Живенько, — отметил охотник с показной настороженностью. — Вот только не хотелось бы оказаться в числе твоих недругов.
— В числе друзей, сдается мне, тоже не слишком весело, — чуть слышно пробормотал Карл Штефан. — А вам, майстер инквизитор, я смотрю, все это нравится. Спорю, если сегодня ночью тот здоровяк таки решит на все плюнуть и удерет отсюда, наутро вы будете вне себя от бешенства.
— Да я просто в восторге от всего происходящего, — согласился Курт серьезно. — Обожаю оборотней, желающих меня сожрать, безвыходные в буквальном смысле положения и лезущий в самые кости холод. Мне, разумеется, не хотелось бы сейчас оказаться в городской комнате в окружении простых смертных с возможностью идти, куда хочу, и желательно в тепле.
— Что-то кажется мне, — усмехнулся Ван Аллен, — что в твоих устах вся ирония сказанного теряется. Больно это похоже на правду.
— Думаю, это и вас касается, — негромко подал голос молчащий до сего мгновения Хагнер. — Вы-то такую жизнь избрали по собственной воле. Наверняка и вам все это по душе.
— Дурак ты, люпус[39], и не лечишься, — беззлобно отмахнулся тот. — По душе не это. В этом деле самое приятное не сидеть в засаде на вервольфа в колючих кустах задницей на муравейнике и не подставлять хребет под клюку злобной ведьмы, а — после, когда все окончено, вспомнить об этом и порадоваться хорошо проделанной работе; ну, и тому, что остался жив и здоров, разумеется… Я, — вздохнул охотник мечтательно, — сейчас бы не отказался от тихой снежной погодки, чтоб мокрые сугробы под ногами хрустели, чтоб облачка — такие бело-синие, солнышко чтоб едва-едва… И в баньку.
— Ульмские бани, — с готовностью поддержал его Курт, — вот это было да. Во многом город премерзкий, но тут они заткнули за пояс даже Кельн, при всем моем к нему почтении… Доводилось бывать?
— Я явился в Ульм вскоре после твоего там шумного пребывания, — с сожалением отозвался тот. — Обкусал себе все локти оттого, что разминулся на какие-то пару месяцев и упустил возможность увидеть стрига живьем — хоть бы и так, в клетке. Хоть бы чтоб взглянуть, на кого эти твари похожи.
— А на кого они похожи? — уточнила Мария Дишер между двумя тяжкими вздохами; Курт пожал плечами:
— На тебя. На меня. На кого может быть похож человек? На кого угодно.
— А у Молота Ведьм свои проповеди, — покривился охотник. — Не забивай девчонке голову. «Люди»… Вот когда из-за таких терпимых, как ты, они расплодятся до невероятных множеств, вспомнишь меня.
— Это вряд ли, Ян. И ликантропы, и стриги существуют с незапамятных времен, и, будь у них желание сделать так, чтоб от них шагу было б некуда ступить — поверь, они б это уже сделали; но их, уж прошу прощения за такой оборот, днем с огнем не сыщешь… Хотя одного я б сейчас уж точно хотел сыскать.
— Это в каком смысле? — нахмурился Ван Аллен, и он пояснил, кивнув за дверь:
— Полчаса — и проблема решена. Вся эта стая целиком перед мало-мальски взрослым стригом больше не выстоит, и раны их ему не страшны.
— Это здорово, — едко согласился тот. — Решить проблему крыс в подвале с помощью бешеной собаки — это дельно. Жаль только, что саму собаку потом хрен прижмешь.
— А с теми ребятами, поверь мне, куда проще договориться.
— Вот поэтому мне и нечего делать в вашей зондергруппе. «Договориться». Да отдали б мне такой приказ…
— Майстер Гессе, — упавшим голосом проронил Хагнер, и охотник смолк, обернувшись к нему рывком.
Торговец, и без того сидящий поодаль, отодвинулся еще дальше, Мария побледнела, прижав к лицу ладони, а трактирщик, понуро сидящий у своей стойки, распрямился и напрягся, как корабельный канат.
— Я не сомневаюсь в ваших познаниях, — внезапно охрипше продолжил тот, — железо железом, и все же… не лучше ли мне сейчас уйти из этого зала? На всякий случай.
— Началось? — уточнил Курт, не ответив. — Рановато сегодня.
— Еще нет, — согласился Хагнер, — однако скоро. Предчувствую. Не знаю, что сказывается, быть может, и впрямь попросту приходит нужный возраст, но… Думаю, остались минуты. И как знать, майстер Гессе, не случится ли…
— Не случится, — возразил Ван Аллен уверенно, вновь глядя на парня с прежней враждебностью. — Так, как тебя, паковали тварей и поздоровее; все, чего они добились, так это нервного срыва в тщетной попытке обернуться. Сиди здесь и не рыпайся. Никуда, где за тобой некому будет смотреть, ты не уйдешь; ясно?
— Будь здесь, — подтвердил Бруно мягче, одарив охотника упрекающим взглядом. — Одному тебе сейчас остаться — не лучшая мысль, в первую очередь ради тебя же самого.
— Как скажете, — отозвался тот, устало опершись о стол перед собой. — Вам видней.
— Меня эта покладистость выводит из себя больше, чем когда ты показываешь зубы, — буркнул Ван Аллен недовольно. — Посмотреть, так просто овечка. Так и тянет сказать что-нибудь про овцу в волчьей шкуре…
— Вы сказали, — заметил Хагнер, не поднимая к нему взгляда.
— Да, — удовлетворенно согласился охотник. — Похоже, сказал.
— Полегчало? — равнодушно осведомился тот, все так же уставясь на свои руки, сложенные впереди на столешнице, и Ван Аллен кивнул:
— Вот теперь все, как должно быть. Можно было б еще и рыкнуть для правдоподобия, но — уж
