— А я что? Разве выразился? — удивился Румянцев.
— Да вы все время сквернословите, уши вянут.
— Война! — вздохнул Румянцев. — Пораспускались…
После этого он стал осмотрительнее в выражениях, и Оксана однажды даже слышала, как он кого-то распекал за ругань.
Приглядываясь к нему, Оксана с чувством облегчения убеждалась, что Румянцев не так уж плох, как это показалось ей при первом знакомстве. Несмотря на свой юный возраст, он был энергичным, знающим командиром, старательно и даже ревностно заботился о людях.
Старшина Бабкин, с которым у Оксаны сразу же установились товарищеские отношения, рассказал ей о том, что Румянцев в детстве осиротел, воспитывался в детдоме, потом попал в полк и, закончив с отличием военное училище, снова вернулся в часть.
— У него ни своего дома, ни родной души на всем белом свете.
— Женится после войны, — будет и семья, и свой угол.
— Это да, — согласился Бабкин и ухмыльнулся. — За невестой заковычки у старшего лейтенанта не будет.
— Есть на примете?
— Льнут дивчата — спасу нету… Холостой, при наградах, на лицо приятный. А на гармошке как играет! А пойдет отплясывать — куда-а там! Любая девчонка в бессонницу ударится. В каждом селе, как уезжать, — слезы, платочки, кисетики расшитые…
— В общем, сердцеед? — подытожила Оксана с улыбкой.
— У-у! Зато дело понимает. Толковый, толковый командир! И душевный… Расспросит каждого, поможет, если надо…
— Ну, что ж… Хорошо, если так.
Но благожелательное отношение, которое начало складываться у Оксаны к Румянцеву, он сам вскоре разрушил. Она почувствовала, что командир роты стал проявлять к ней чрезмерную внимательность.
Впервые заметила она это на ротном комсомольском собрании. Румянцев пришел к его концу и стоял под деревом. Когда Оксана попросила слова и выступила с резкой критикой недостатков комсомольской работы, он уставился на нее, да так до конца собрания и не сводил глаз.
«Отвратительная манера», — сердито думала Оксана, стараясь не глядеть на него и все время чувствуя его взгляд.
После собрания она пошла к себе на квартиру злая, с неприятным осадком на душе…
— Ты чем недовольна, Оксаночка? — участливо спросила ее Нина Синицына, снимавшая во дворе с веревки просохшее белье.
— Тебе показалось.
Нина, шлепая босыми ногами по влажному, усыпанному свежей травой и мятой полу, свалила белье на сундук, натягивая сапоги, сказала:
— Пойдем к девчонкам, в садик. Там Репейников фотографии привез.
— Пошли…
Дивчата сидели на завалинке хаты, в густом вишеннике, смеясь, слушали, как Саша Шляхова обучала Клаву Маринину и фотокорреспондента украинскому языку.
— А ну, Клава: «тэлятко билэ»?
— Теленок беленький.
— Нет, по-украински!
Репейников, зажмурив глаза и раскачиваясь, твердил:
— Тгавка зеленые… тгавка зеленые…
Репейников удрученно махнул рукой, скрылся под ветвями деревьев и вернулся спустя минуты две с пилоткой, наполненной яблоками.
— Чудесный даг пгигоды вечной, — пропел он, фальшивя и неимоверно картавя. — Даг пгекгасный и чудесный…
— Товарищ лейтенант, — ехидно посоветовала Мария, — выбирайте песенки без «ры» — ведь плохо получается…
Зоя предложила спеть украинскую песню.
— Оксаночка, ты мастерица… Начинай…
Хозяйка хаты, статная женщина, пришла с ребенком на руках послушать, как поют военные дивчата, подтянула и сама.
Пели до сумерек, потом гурьбой пошли в хату ужинать. Оксана, попив молока, собиралась подшить к гимнастерке чистый воротничок, но в эту минуту в дверях появился запыхавшийся солдат:
— Старшина медслужбы Рубанюк! До командира роты!
— Чего это? — спросила Саша Шляхова. — Может, приказ дальше двигаться?
Оксана пожала плечами, быстро собралась. Через несколько минут она постучалась в хату, где квартировал с ординарцем Румянцев.
Румянцев открыл дверь, с улыбкой пропустил ее вперед.
— Зачем вызывали? — часто дыша от быстрой ходьбы, спросила Оксана.
— Садись, будем ужинать. — Румянцев, поскрипывая сапогами, обошел стол, жестом пригласил садиться. — Все с девушками да с девушками… Нельзя от своей роты отрываться.
— Спасибо, я ужинала… По какому делу вызывали?.
— Соскучился, вот и вызвал.
— Ну, знаете!..
Оксана резко повернулась и хотела уйти, но раздумала. Рывком подвинув к себе табуретку, она села, глядя в самоуверенное лицо старшего лейтенанта, запальчиво спросила:
— Не кажется ли вам, товарищ начальник, что вы зарываетесь? Ведете себя не так, как положено советскому офицеру?
— А как я себя веду? Пригласил поужинать, по-товарищески… Посидим, поговорим…
— Ну, говорите! Я слушаю.
Румянцеву нечего было сказать, и Оксана, поняв это, уже с улыбкой проговорила:
— Вы хотите товарищеского разговора?.. Ладно. Коротко и откровенно кое-что выскажу… Женщинам, которые пошли на фронт, очень обидно, когда о них думают пренебрежительно те, кто на фронт почему- либо не попал. Но еще обиднее, когда вот вы, фронтовики, наши близкие товарищи, позволяете себе относиться к нам без уважения. — Оксана поднялась. — А теперь ужинайте и подумайте над тем, что услышали. Хорошенько подумайте!
Видя, что Румянцев растерялся и не находит, что сказать, Оксана усмехнулась и, совсем не по- уставному помахав рукой, выбежала из хаты.
Девушки уже укладывались спать.
— Чего тебя вызывали? — полюбопытствовала Саша Шляхова.
Оксана, посмеиваясь и ничего не утаивая, рассказала.
— Надо комбату доложить, — с возмущением сказала Саша. — Он ему быстренько вправит мозги.
Нина Синицына сонным голосом предложила:
— Давайте спать, а завтра сами возьмем его в работу… Скажем, пришли, мол, на товарищеский разговор…
— Ничего этого, дивчата, не надо, — сказала Оксана. — Он, кажется, парень из понятливых…
Получив приказание выбить немцев с высоты, Румянцев сосредоточил роту на краю лощины, в запыленных, утративших зеленую окраску кустах.
Оксана, расстегнув санитарную сумку, не спеша рассортировала пакеты с бинтами, вскрыла большой флакон с иодом.
В раскаленном небе с завыванием проносились «мессершмитты», злобно урчали тяжелые «юнкерсы». Их было очень много. Воздушные бои вспыхивали над самой головой Оксаны, потом рев самолетов, пальба стали доноситься то справа, то слева.
