По примеру других, Оксана хотела произнести несколько благодарственных слов, но поняла, что никакими обычными словами ей не выразить того высокого, неизъяснимо радостного чувства, которое она испытывала.
Генерал Ильиных, видя, как у нее от волнения дрожат пальцы, держащие коробочку с рубиновой пятиконечной звездой, улыбнулся Ивану Остаповичу:
— Беда-а… Куда вся храбрость у них девается?..
Два дня спустя, когда Иван Остапович Рубанюк собирался ехать в медсанбат на последнюю перевязку, из штаба армии прибыл офицер связи со срочным пакетом. Вскрыв его, комдив приказал немедленно вызвать командиров полков.
— Готовься к серьезным делам, — сказал он начальнику штаба, передавая секретный боевой приказ.
Менее чем через час штабные офицеры и командиры полков были в сборе.
Рубанюк, развернув новенькую десятикилометровую карту Генштаба, ознакомил их с обстановкой.
…Противнику удалось остановить наступление советских войск, форсировавших реку Ворсклу в районе Вязова и Опошня, Сумской области, и овладевших районным центром Харьковщины — Ахтыркой.
Остро отточенный карандаш командира дивизии обводил населенные пункты, дороги, привычно чертил стрелы предполагаемых ударов и контрударов.
— По имеющимся разведывательным данным, — в спокойном, внешне бесстрастном голосе Рубанюка послышалась еле уловимая усмешка, — немецкое командование задалось целью снова захватить Белгород… Для осуществления этой задачи созданы две крупные группировки — Ахтырская и Колонтаевская…
— Пять танковых дивизий, — подсказал начальник штаба.
— Позавчера немцы перешли в контрнаступление, — продолжал Рубанюк, чуть повысив голос. — Им удалось прервать боевые порядки наших войск и снова ворваться в Ахтырку…
Он зачитал приказ командующего армией. Дивизии предстояло этой же ночью совершить марш и совместно с танковым соединением, уже завязавшим бой, воспрепятствовать продвижению противника…
Чуть стемнело, полки подняли по тревоге. К рассвету один из батальонов подполковника Сомова, шедший в авангарде, уже развертывался для встречного боя в районе совхоза «Ударник».
Для командира дивизии оборудовали командный пункт за разбитым снарядами хуторком, в низенькой кирпичной постройке. О мирном назначении ее так никто и не мог догадаться. Зато стрелкам эта постройка, судя по всему, служила уже не раз. В двух стенках были прорублены амбразуры для пулеметов, на земляном полу кучами валялись еще не позеленевшие от времени винтовочные гильзы, обертки махорочных пачек, обрывки окровавленных бинтов.
Атамась проворно навел порядок и в этом — котором уже по счету! — командном пункте своего начальника.
Связисты с красными от жары, запыленными лицами быстро подтягивали провод, радист вызывал полковые рации.
Рубанюк и начальник артиллерии дивизии уточняли по карте обстановку, когда на командный пункт пришел майор из танкового соединения.
Представившись, он вытер обильный пот с загоревшего до черноты лица, смущенно попросил папироску.
— Больше суток с машины не сходил, — пояснил он, устало опускаясь на корточки у стены и с наслаждением закуривая.
— Жмут здорово? — спросил начальник артиллерии.
— Они же, знаете… — майор, заволакиваясь дымом, два раза подряд жадно затянулся. — У них масса «фердинандов», «тигров»… Дивизия СС «великая Германия», седьмая и одиннадцатая танковые, десятая мотодивизия, дивизия «мертвая голова»… Вон сколько кинули!
— Что ж… Мертвая так мертвая, — отозвался Рубанюк, не оборачиваясь. — Такой ей и быть!
…В это время километрах в четырех от капе командира дивизии один из батальонов Каладзе готовился к бою.
Комбат Яскин вызвал командира второй роты Румянцева, указал на заросшую кустарником лощину:
— Подготовься! Будешь атаковать с фланга. Черта с два усидят… Танкисты подсобят…
Останавливая свой выбор на роте старшего лейтенанта Румянцева, очень молодого, но храброго и опытного командира, комбат учитывал, что у него больше, нежели в других ротах, старых, обстрелянных солдат, воевавших с начала войны.
А высота — это майор Яскин оценил сразу — была трудная, взять ее в лоб, без хитрости невозможно.
Старший лейтенант Румянцев не меньше комбата понимал, насколько трудна поставленная перед ним задача. Но это лишь раззадоривало его: Румянцев был честолюбив.
— Он в боевых делах — поэт, — говорил о нем, не без любования, комбат Яскин.
Но у Оксаны, назначенной вместо убитой в последних боях девушки на должность санинструктора в роту Румянцева, на первых порах сложилось нелестное мнение о своем командире. «Щеголь… Самовлюбленный красавчик», — решила она, неприязненно разглядывая франтоватого, затянутого в многочисленные ремни старшего лейтенанта, его кокетливо расчесанный чуб, твердый целлулоидовый воротничок, выглядывавший из-под ворота отутюженной гимнастерки больше, чем нужно, начищенные до глянца хромовые сапоги.
Впервые они встретились на квартире у Румянцева, когда рота еще стояла в селе, на отдыхе.
Повертев служебное предписание Оксаны, Румянцев произнес:
— Рубанюк? Не родня нашему комдиву?
— Это не имеет никакого значения, — ответила Оксана, хмурясь.
— А кто сказал, что имеет? — Красивое лицо Румянцева, с тонким правильным носом и ровными, словно прочерченными углем бровями, стало неприветливым и высокомерным. — Квартиру старшина Бабкин определит, — сухо бросил он, поднимаясь из-за стола.
Оксана, исподлобья глядя в его смуглое, по-мальчишечьи гладкое лицо, сказала:
— С разрешения комбата, я буду жить вместе со снайперами.
Румянцев сердито вздернул бровь:
— Снайперы сегодня здесь, а завтра их в другой батальон могут отправить.
— Тогда будет видно…
Румянцев поморщился и молча пожал плечами. А Оксана, выходя от него, подумала о том, что после дружного коллектива медсанбата, где ее ценили и уважали, привыкнуть здесь будет трудновато.
В этот же день она, договариваясь со старшиной Бабкиным о назначении в помощь ей санитаров, нечаянно услышала, как Румянцев, разговаривая с кем-то в соседнем дворе, уснащал свою речь крепкими словечками.
— Он у вас всегда такой? — сердито сдвинув брови, спросила Оксана.
— Кто? Старший лейтенант?.. Орел!
— Оно и видно…
— Вы его в деле поглядите, товарищ старшина медслужбы! Как его ребята любят!
— Офицер нигде не должен терять своего достоинства…
Румянцев через несколько минут прошел мимо, поскрипывая ремнями, насвистывая что-то веселое.
Как-то, спустя несколько дней, он отпустил бранное словечко при Оксане, и она, вспыхнув, оборвала его:
— Вот что, старший лейтенант… научитесь вести себя прилично хотя бы в присутствии женщин… если дорожите их уважением…
