— Цэ ж як, по теперешньому, вас велычать? — расспрашивал он, разглядывая погоны Рубанюка и молодецки подкручивая зеленоватые от самосада усы. — У нашэ врэмья такой чин «вашим высокопревосходительством» звався…
Рубанюк посмеивался:
— Превосходительств у нас, диду, нэмае. Зовить Иваном Остаповичем.
Старуха в третий или четвертый раз принималась со слезами на глазах рассказывать, как угоняли в Неметчину единственную ее внучку Горпину.
— Та помовчи, будь ласка, — беззлобно останавливал свою разговорчивую супругу дед. — Нэ даш з людьмы побалакать. Вэрнуть нам нашу Горпыну.
Слушая благодушную перебранку, Рубанюк с грустью думал о жене и сынишке, о своих стариках; теперь уже до Чистой Криницы было не так далеко. Кто знает, может быть, ему выпадет счастье освобождать родное село? «Лишь бы не выйти до тех пор из строя».
Рана его почти затянулась, но приходилось ездить в медсанбат на перевязку, а времени и без того не хватало. Нужно было в самые сжатые сроки обучить пополнение искусству вести бой на преследование и окружение противника.
Рубанюк дневал и ночевал в батальонах и ротах.
Девятого августа из Военного Совета армии приехал офицер связи и передал приказание генерала Ильиных вызвать на другой день в дивизию отличившихся в боях для вручения наград.
Список награждаемых был велик. За сутки политработники, облюбовав в соседнем лесу просторную зеленую полянку, любовно украсили ее лозунгами, транспарантами, соорудили большую фотовитрину, привезли звуковую установку.
— Молодцы! — коротко похвалил Рубанюк. — Сразу чувствуется праздник…
Из полков уже прибывали. Солдаты и офицеры, багровые от жары, густо припудренные дорожной пылью, соскакивали с машин, разминались, отряхивались.
В макушках увитых диким хмелем деревьев то слышалось лишь ласковое воркование горлиц, то вдруг поднимали неимоверный писк все пичуги.
Подъезжая к лесу, Иван Остапович вслушался в орудийную канонаду, глухо доносившуюся с юга, сказал Атамасю:
— Ахтырке твоей сейчас достается.
— Зараз усим добрэ достаеться, — вздохнув, ответил Атамась.
Поджидая генерала Ильиных, Рубанюк поговорил с командирами полков, затем, увидев группу девушек-снайперов, сидящих на траве, в тени невысокого дубняка, направился к ним.
Девушки уже успели побывать в малиннике, нарвали цветов — ромашки, лесного горошка, клевера — и сейчас вязали букеты. Увидев подходившего к ним командира дивизии, они дружно вскочили.
— Ну, живы-здоровы? — спросил полковник, ласково оглядывая загорелые, возмужавшие лица. — Обстрелялись?
Девушки заговорили вразнобой, так что Рубанюк не расслышал их ответа. Саша Шляхова, заметив усмешку комдива, укоризненно повела голубыми глазами по лицам подруг и сдержанно сказала:
— В снайперских книжках, товарищ полковник, записано.
— У тебя, землячка, сколько на счету? — спросил ее полковник.
— Девятнадцать. Но будет еще…
— А у тебя?
Мария, вытянув руки по швам, звонко доложила:
— Шестнадцать верных и два под вопросом. Некогда было следить.
Опросив всех, Рубанюк мгновенно подсчитал:
— Больше ста… Хорошо! Никого не ранило?
— Нас пули не берут, товарищ командир дивизии, — бойко сказала Нина Синицына и, энергичным движением головы откинув со лба золотистую прядь, протянула горсть малины: — Угощайтесь…
Полковника торопливо отозвал адъютант: приехал член Военного Совета.
— Ну, заеду к вам в батальон, потолкуем подробнее, — пообещал Рубанюк.
Он поспешил навстречу Ильиных, появившемуся на опушке.
Здороваясь с комдивом, генерал задержал его руку, с лукавой улыбкой спросил:
— Ну-ка, объясни, полковник, что такое маятник?
— Гм! Есть в часах маятник.
— Раскачивается? Вправо, влево?..
— Так точно.
Ильиных засмеялся и легонько похлопал его по плечу:
— Не знаешь, не знаешь…
Он снял парадную фуражку с витым золотым шнуром над козырьком, вытер платком гладко выбритую голову.
— Там твой комендант поставил за селом маяк, — сказал он. Выцветшие на солнце ресницы его подрагивали в веселой усмешке. — Пожилой такой дядько, в обмотках… Подъезжаем. Он вылезает из кукурузы: «Вам куда?» — «А ты кто такой?» Мнется. «Да что ты тут делаешь?» — «Я, говорит… — плотно сбитое тело Ильиных заколыхалось от сдерживаемого смеха. — Я, говорит, маятник». — «Кто, кто?» — «Маятник… Начальство еще с утра поставило, я и маюсь на жаре…»
Смеясь, они пошли к накрытому кумачом столу. Ильиных бегло осмотрел аккуратно разложенные ордена и медали, сказал Рубанюку:
— Ну что ж, хозяин. Разреши начинать?..
Оксана сидела невдалеке на траве, скрестив ноги и упираясь локтями в колени, механически ощипывала лепестки ромашки. Рассеянно слушая подсевшего к ней Романовского, она задумчиво наблюдала за происходившим.
Первый орден — Красного Знамени — генерал вручил полковнику Рубанюку. Поздравляя, он крепко пожал ему руку.
Все долго и дружно аплодировали комдиву, и Оксана порадовалась, видя, как посветлело лицо Ивана Остаповича.
— Хоть и строг наш комдив, а любят его, — заметил, наклоняясь к ней, Романовский.
К столу подходили, один за другим, офицеры, солдаты. Генерал вручал им от имени народа награды, и обветренные, опаленные солнцем лица воинов преображались, будто и не было позади у каждого тяжких испытаний, лишений, смертельной опасности.
Оксане вспомнилась фраза, произнесенная Романовским, когда она уходила из санбата: «Если вам будет трудно, сообщите…» Тогда она не придала значения этим словам, а вот сейчас они показались ей обидными и оскорбительными. У нее никогда не было стремления прятаться от опасностей или избегать трудностей, если она знала, что ее знания, силы, энергия нужны делу.
Мысленно она перенеслась к тем годам, когда ей с такими усилиями удалось поступить в мединститут, вспомнила изнурительные, бессонные ночи в госпитале и медсанбате. Нет, чем было труднее, тем полноценнее, счастливее она себя чувствовала! Это было уже в характере…
Последние дни, живя с девушками-снайперами, сдружившись с ними, она видела, что и они, чистые, прекрасные в споем мужестве девушки, никогда не думали о том, как бы пройти воину дорогами полегче, а рвались туда, где было опаснее.
Оксана хотела сказать об этом Романовскому, но тут назвали его фамилию, и он, сутулясь, поправляя поясной ремень и гимнастерку, пошел к столу.
Потом, вслед за капитаном Касаткиным, вызвали Сашу Шляхову. Девушка поднялась с чуть побледневшим от волнения лицом, затем овладела собой и подошла к генералу уверенным шагом.
Ей вручили орден Красной Звезды.
Оксана с сияющими глазами хлопала и ей, и Марии, и Нине, и Клаве Марининой.
Она с улыбкой наблюдала, как суетится возле орденоносцев фотокорреспондент Репейников, с запыленным многозначительным лицом, и вдруг неожиданно услышала свою фамилию. У нее онемели ноги, перехватило дыхание.
Впоследствии она смутно вспоминала, как ее со смехом подталкивали, и она шла, словно во сне.
