К двадцать седьмому сентября главные силы советских войск вышли к Днепру. Спустя три дня, по приказу штаба армии, ночью двинулась к Днепру и дивизия Рубанюка.
На последнем переходе Рубанюк, велев Атамасю ехать вперед, пошел с солдатами.
Беззвездное небо, затянутое низкими облаками, казалось совершенно черным, и лишь где-то далеко на западе багровели на нем колеблющиеся отсветы пожаров.
Батальоны один за другим втягивались в лес. Шагали молча. Пахло хвоей. Сыпучий песок невнятно шуршал под множеством тяжелых сапог.
Генерал, узнав старшину Бабкина, шедшего сбоку колонны, окликнул его.
— Когда мы последний раз на Днепре были? — спросил он. — Помнишь?
— А как же, товарищ генерал! В августе сорок первого. Вас тогда ранило в плавнях.
— Как настроение у людей?
— Боевое! — Польщенный тем, что комдив на глазах у роты по-дружески беседует с ним, Бабкин сказал громко, чтобы и другие слышали: — В сорок первом, товарищ генерал, мы хоть и отступали, а не так, как фашист сейчас… Котелки ребята не успевают чистить. Вперед да вперед!
— Да. Уж не теми мы вернулись к Днепру, какими были…
Прислушивавшийся к разговору пожилой солдат из последнего пополнения сказал:
— На том берегу, товарищ генерал, рассказывают, германская буржуазия у себя имения понастроила. Землю нашу поделили промеж собой.
— Вот пробьемся за Днепр — поглядим, — сказал Рубанюк. — Церемониться с новоиспеченными помещиками не будем.
— Я сам с тех краев, — продолжал солдат. — Может, приходилось слыхать про Новоукраинку?.. И семейство мое все там осталось…
Кто-то в заднем ряду хрипловато говорил о Днепрострое, о могиле Тараса Шевченко под Каневом. Генерал вслушивался в знакомый голос и, наконец, вспомнил: говорил старший сержант Кандыба.
Перекинувшись несколькими фразами с Бабкиным и с пожилым солдатом, Рубанюк решил разыскать автоматчиков, на которых в предстоящей операции возлагал особенно большие надежды, но подошел командир роты Румянцев, надо было поговорить и с ним.
Из-за деревьев потянуло прохладной сыростью, чувствовалась близость реки. Солдаты зашагали быстрее.
— Что-то не вижу нашего санинструктора, — сказал Рубанюк, вглядываясь в темноту.
— Прикажете разыскать? Она шла с санротой.
Румянцев исчез в темноте, и минут через пять Оксана подошла:
— Старшина медслужбы…
— Знаю, знаю, что ты старшина медслужбы…
— Вас с генеральским званием? Поздравляю…
Рубанюк положил руку на ее плечо и, замедлив шаг, тихо, незнакомым Оксане голосом сказал:
— Страшно хочется повидать своих, не могу дождаться…
— Ох, Иван Остапович! Из головы не выходит… Что с ними?
За все время пребывания на фронте Оксана старалась отгонять от себя тревожные мысли о Чистой Кринице, о своих близких. Но чем ближе был день изгнания захватчиков из родных мест, тем большее волнение охватывало Оксану.
— Когда освободят, может быть удастся денек выкроить. И тебя тогда возьму… — пообещал Иван Остапович.
Они не заметили, как приблизились к Днепру.
Из-за могучих сосен поблескивала черная вода… Где-то на перекатах плескались щуки, невидимые в ночном мраке, попискивали потревоженные кулики. Волны размеренно плескались у песчаного берега.
Солдаты подходили к самой воде, долго и молчаливо стояли над ней…
Командный пункт генерала Рубанюка разместился в густом сосновом бору, в нескольких сотнях метров от берега Днепра.
По плану, разработанному в штабе армии, срок для подготовки к переправе был дан очень сжатый. Ни у офицеров, ни у солдат дивизии почти не оставалось времени для сна.
Штабы полков разведывали вражескую оборону, определяли исходные пункты для переправ, проверяли пути подхода к реке.
Солдаты, под руководством изобретательных и проворных саперов, готовили материалы для оборудования причалов, сколачивали плоты, чинили собранные со всех окрестных сел рыбачьи лодки, заготовляли сваи. Многие по собственному почину приспосабливали под поплавки металлические бочки, плащпалатки, трофейные конские кормушки из брезента.
В маленькой, вырытой на скорую руку землянке комдива с зари до глубокой ночи негде было повернуться. Генерал Рубанюк вникал в каждую деталь, лично вызывал разведчиков, саперов, артиллеристов. Карта его, с тремя красными стрелами, пронзившими голубую ленту Днепра, заполнялась все новыми и новыми пометками.
Трудность форсирования широкой реки усугублялась тем, что высокий противоположный берег, очень сильно укрепленный, позволял врагу видеть все на расстоянии десяти — пятнадцати километров. Лишь у самого берега густой лес скрывал местность от противника.
В один из тех погожих дней, когда все вокруг видно особенно ясно и осязаемо, Рубанюк долго наблюдал за вражеским берегом. Он знал, что деревья и кусты, обманчиво мирные в своем пышном осеннем уборе, скрывают глубокие ходы сообщения, окопы, блиндажи, густые минные поля, противотанковые завалы и рвы на противоположном берегу. В течение двух лет гитлеровцы выгоняли население правобережья на земляные работы, а отступив за Днепр, стянули сюда огромное количество тяжелой артиллерии, «тигров», «пантер», «фердинандов», «юнкерсов», «мессершмиттов» — всю мощную технику, какую только можно было выжать из заводов Германии и других стран Европы.
Несмотря на все это, враг нервничал. Он отлично понимал, что, если советские войска окажутся за Днепром — великим, почти неприступным водным барьером, — на просторных равнинах правобережной Украины их уже ничто не остановит. Гитлеровские генералы и офицеры твердили своим солдатам, что Днепр — это «линия обороны их собственного дома».
По ночам на правом берегу непрерывно взвивались осветительные ракеты, голубые лучи прожекторов до рассвета ощупывали Днепр, величаво кативший по широкому руслу своя вспененные волны к морю…
В ночь на второе октября, едва Рубанюк прилег в своей землянке, чтоб хоть немного соснуть, его разбудил начальник штаба:
— С того берега человек прибыл, товарищ генерал!
Рубанюк вскочил. Протерев глаза, он надел китель, закурил.
Начальник штаба вышел и сейчас же вернулся с коренастым, черным от загара человеком.
— От штаба партизанского соединения, — по-военному доложил новоприбывший.
— Как перебрались? — осведомился генерал, приглашая садиться.
— На лодке.
Человек был одет в серые немецкие брюки, такого же цвета куртку, и лишь косая алая ленточка на пилотке свидетельствовала о его принадлежности к партизанам.
Сняв пилотку и почтительно держа ее в руках, он разглядывал генерала и полковника возбужденно блестевшими глазами, и все его худощавое, гладко выбритое лицо выражало такое восхищение, что комдив и начальник штаба переглянулись с улыбкой.
Рубанюк предложил закурить, и гость, с наслаждением затянувшись и, видимо, по привычке прикрывая папироску ладонью, чистосердечно сознался:
— Всяко за два с лишним года приходилось… А такой радости, как сегодня мне выпала, еще не испытывал.
Он все время, и тогда, когда перешли к делу, часто поднимал на генерала сияющий взгляд, счастливо улыбался.
Штаб партизанского соединения направил его к командованию советских войск для установления
