связи. Прибывший ознакомил комдива с расположением обороны противника, рассказал, где лучше всего переправляться.
Сведения эти были очень ценны.
— Тут они сильно укрепились. — Партизанский делегат связи водил по карте изуродованным пулей пальцем. — Они знают, что здесь раньше паромы ходили, удобное место для переправы… А вот здесь отмели, перекаты… Здесь переправиться хоть и трудно, но можно. Зато у них тут с обороной послабее… Плохонькие заслончики, орудий мало… Могу вам стариков надежных дать. Они каждый камешек, каждую мель знают… Высадитесь, мы вам и боевой силой поможем. Несколько наших подразделений уже подтянулись к правому берегу.
Рубанюк снял трубку, вызвал «Яблоню» и, ожидая, пока соединят, сказал:
— Придется вам оперативному отделу армии доложить свои соображения.
— Есть!..
В эту ночь Рубанюку отдохнуть так и не удалось. Командующий попросил его приехать вместе с партизанским связным, и там они просидели до утренней зорьки.
Сверив разведывательные данные штаба армии с донесением партизан, командующий счел нужным внести в свой первоначальный план некоторые изменения. В соответствии с ними генерал Рубанюк приказал полку Каладзе в течение суток ток перебраться на левый фланг и подготовиться к переправе.
Партизанский связной выполнил свое обещание — разыскал и привел утром к Рубанюку четырех седобородых рыбаков. Они брались незаметно перевезти группу солдат через Днепр.
Закончив переговоры и поручив доставить стариков в полк, Рубанюк вышел вслед за рыбаками и в изумлении остановился. На пне, возле землянки, сидела Алла Татаринцева.
— Какими судьбами?
Татаринцева быстро поднялась, развела руками и, улыбаясь, показала на свою военную гимнастерку, сапоги:
— Получила от начсандива назначение в медсанбат. Пришла поблагодарить вас.
— Как разыскали нас? Да вообще — рассказывайте… — Рубанюк опустился на другой пенек и жестом пригласил гостью сесть. — Как ребенок?
— Дочка осталась у бабки. Уже большая. — Татаринцева задумчиво улыбнулась. — На Гришу очень похожа…
Алла похудела и несколько подурнела. Ворот гимнастерки был широк для ее шеи, ямочки на подбородке и на щеках, которые раньше делали ее похожей на девочку-подростка, сгладились.
«Много пришлось пережить тебе в твои годы», — подумал Рубанюк, вспомнив о смерти Татаринцева, о ребенке, который так никогда и не увидит отца.
Татаринцева, перехватив его сочувственный взгляд, грустно усмехнулась.
— Изменилась? Жизнь оказалась сложнее, чем я думала.
Она в немногих словах рассказала о своей работе в тылу.
Рубанюк слушал с искренним участием, подробно расспросил о дочери.
— Хорошо, что у меня есть ребенок, — задумчиво сказала Татаринцева. — Какая это радость — ребенок! А первое время я не так думала. Знаете, товарищ генерал, что мне один старик сказал? Запомнились его слова… Мы у него на квартире со Светланкой жили… «Так хотелось иметь детей, — говорю ему, — а теперь жалею. Не ко времени. Война…» А он мне: «Милая, если б сказать всем, что детей ни у кого больше не будет, и воевать бросили бы. Для детей, милая, воюем…»
— Очень мудрые слова.
— А о ваших ничего не слышно?
— Пока ничего.
— Отыщутся. Все будет хорошо.
Ивана Остаповича вызывали к телефону, и Алла поднялась.
— Хочу Оксану разыскать.
— Найдите хозяйство Лукьяновича. Она там.
Оксана с Машенькой сидели возле шалаша, только что построенного из жердей и сосновых веток.
Девушки-снайперы отдыхали. Кроме Марии, которой пришлось дежурить, все спали.
Только что письмоносец принес письма; Оксана получила от Петра, Машенька — из дому, от матери.
— Что тебе пишут, Оксаночка? — поинтересовалась Мария после того, как перечитала свое письмо. — От мужа, наверно?
— От Петра. Хочешь прочесть? Тут и о тебе есть.
Оксана протянула письмо. Мария читала вслух; машинально вертя пальцами кончик своего мягкого локона:
«Моя далекая и родная Оксана! Третий раз вынимаю из сумки этот листок бумаги, чтобы написать тебе, и все не удается. Честно признаться, у нас „жарко“. Мы освобождаем от врага одно селение за другим, на душе все дни большой праздник, и только одно омрачает: нет рядом тебя и я не могу делиться с тобой всем, что вижу и что чувствую.
Когда выпадает возможность часок-два соснуть, я, засыпая, думаю о тебе, вспоминаю малейшие подробности тех часов, что мы были вместе, и чувствую, что люблю тебя все больше и все сильнее.
Все мои товарищи просили передать тебе привет. Поздравь нас всех: мы теперь гвардейцы! Увидишь брата, скажи, что письмо его получил и ответил ему. Передай привет всем своим дивчатам и особо — Машеньке Назаровой. Дружите ли вы? Она хорошая искренняя девушка!»
Мария вложила листок в конверт.
— Ты ему пиши чаще, — сказала она.
Оксана спрятала письмо в карман гимнастерки, несколько секунд испытующе смотрела на Марию. Девушка подметила, как ее полные, слегка потрескавшиеся губы вздрагивают в сдерживаемой улыбке.
— Ты что? — спросила она, тоже улыбаясь.
— Какие отношения были у тебя с Петром?
— Самые дружеские… Почему ты об этом спрашиваешь?
— Он всегда так отзывается о тебе. В каждом письме…
— Я его когда-то стихами развлекала… Когда он ранен был.
— Знаю. Он рассказывал.
А о том, как ему в любви объяснялась, не говорил?
— Э, нет! Об этом промолчал… И ты скрыла… Вишь какая…
Мария засмеялась.
— Ведь не он мне, а я ему… Кажется, что это давным-давно было.
Чистосердечное признание девушки понравилось Оксане.
— Ну, и я тебе откровенно сознаюсь, — сказала она, — немножко ревновала я его к тебе…
— Ну и что же? — невозмутимо сказала Мария. — Не вижу в этом ничего зазорного. Я, если полюблю по-настоящему, делить, разбрасывать своего чувства ни себе, ни своему другу не позволю… Человек, который разменивает большое чувство, не способен на большое ни в чем…
С минуту помолчав, Мария продолжала:
— Петро мне очень нравился… Больше того… Я была влюблена в него. Вернее, я молилась на него как на героя; не задумываясь, пошла бы за ним на край света… Это, конечно, девичье увлечение. Петро понимал мое состояние… К его чести, он держал себя прекрасно. Даже скучно было. Лекции о морали читал… Ведь любит он только тебя, Оксана!
Слушая ее, Оксана вспомнила Романовского, ей захотелось рассказать Марии, почему она ушла из медсанбата, но в эту минуту из-за деревьев раздался голос:
— Оксана Рубаню-юк! Тебя спрашивают…
Оксана, еще издали узнав Аллу Татаринцеву, вскочила, отряхивая песок с юбки, пошла ей навстречу.
