— Иване, нам не страшно. З намы медыцына идэ…
На лодке, на которой должны были плыть Румянцев, старший сержант Кандыба с ручным пулеметом, два связиста с катушками кабеля и Оксана, уже восседал дедок в бараньей шапке.
Он возмущенно шептал кому-то из своих сверстников:
— Идить вы, диду, к господу богу з своимы выдумкамы… Отчепыться!..
Как только луна закрылась большой лохматой тучей, заняли места.
— Давай! — скомандовал Румянцев.
Рядом солдаты оттолкнули плот, поплыли, толкая его впереди себя. Дедок снял шапку, перекрестился, поплевал в ладони.
— Ну, с богом!
Гребли он и Кандыба. Плыли в глубокой тишине. Румянцев, поеживаясь от утренника, вгляделся в идущие справа и слева лодки и негромко проговорил:
— Чуден Днепр при тихой погоде…
Словно разубеждая его, крупная волна хлестнула по борту, обдала всех брызгами.
На корме, следя за тем, как разматывается с катушки кабель и, увлекаемый грузилами, уходит на дно, шепотом переговаривались связисты.
Метрах в двухстах от берега волны стали более бурными, лодку начало сносить быстрым течением.
— Добре, що витэр, — сказал дедок. — Подойдьом потыхэньку.
Проплывая мимо заросшего темным кустарником острова, увидели, как, пригибаясь, горбатясь в своих плащпалатках, пулеметчики устанавливали «максим».
— Вон, папаша, видите? — спросил Румянцев. — Орудию ставят…
— А ну, цытьтэ… Помовчить! — дед опустил весла, вытянув шею. — Чуетэ?
Заглушаемый плеском воды, донесся гул самолета.
— Вопрос — чей? — сказал Румянцев, тоже вслушиваясь.
Гул нарастал, рокот мотора становился явственней, и внезапно все вокруг озарилось нестерпимо ярким, трепещущим светом.
Кандыба приналег на весла. Поглядывая на сеющую дымные искры осветительную бомбу, пробурчал:
— Ну, сейчас «реве та стогне» будет… Не дали спокойно доплыть, черти…
Первый снаряд, с вкрадчивым шуршанием пронесшись над головами, разорвался на левом берегу. Тотчас же, подняв каскад брызг, рванул разрыв позади лодки.
Оксана, почувствовав тупой толчок и ощутив на щеках теплый тугой воздух, инстинктивно пригнулась.
— Это не прицельный, — успокоил Румянцев. — А каски, ребята, надевайте…
Он продолжал пристально следить за другими лодками, стараясь не потерять их из виду.
Огонь вражеских орудий нарастал, осколки с пронзительным свиристеньем шлепались в воду. Теперь оба берега сотрясались от непрерывной канонады.
Уже ясно очерчивались желтая полоса и лохматые кусты на кручах правого берега, когда плот со станковыми пулеметами подпрыгнул, как щепка, встал почти отвесно и медленно пошел ко дну.
Оксана видела, как двое уцелевших пловцов, то проваливаясь, то снова появляясь, барахтались в бурлящей черной воде.
Лодка, плывшая невдалеке, рванулась к ним. Румянцев смерил глазом расстояние до берега:
— Готовьтесь прыгать в воду!
Но старый рыбак искусно подвел челн к самой отмели. Первым спрыгнул Румянцев, за ним Кандыба, связисты. В воду с бульканьем опадали комья глины, камешки. Оксана, схватив санитарную сумку, соскочила неловко и, поскользнувшись, чуть не упала.
Из кустов стреляли.
— Окапывайся! Огонь! — хрипло крикнул Румянцев. — Ефрейтор Ковбаса, докладывай по телефону…
Небо на востоке уже зарозовело, пополз откуда-то густой туман.
Оксана, отбежав под кручу к связистам, пригнувшись, тяжело дыша, смотрела, как десантники, прыгая с других лодок и плотиков, залегали, открывали огонь по кустам, по кручам.
Дедок, поворочав головой по сторонам, нахлобучил шапку.
— Пойду за другымы! — крикнул он, но его уже никто не слышал.
Широко разбросав ноги, свирепо продувая трубку, ефрейтор-связист надрывался:
— Усманов! Усманов!.. Альо… Усманов! Щоб ты лопнув, бисовый Нуртас… Усманов! Альо!.. Та якого ты черта!.. Цэ я, Ковбаса… Окапуемось… Доложы начальныкам… Га? Переправылысь, потерь пока нету… кроме двох пулеметив и трех солдатив… Що? Точно!.. Нуртас, от слухай… Не «якай», бо «я» последняя буква у алфавыти… Ты слухай мэнэ…
Оксана, заметив, как отползает к кустам, волоча ногу, солдат, бросилась к нему, на ходу приготовляя бинт. С этой «минуты она уже не имела возможности ни передохнуть, ни оглядеться.
Перестрелка между горсткой десантников и захваченных врасплох гитлеровцами нарастала с каждой минутой. Густой туман помогал советским воинам, среди них были уже партизаны, в Румянцев повел атаку на одну из ближайших высот.
Фашисты подпустили атакующих на бросок ручной гранаты и ударили по негустой цепи из пулеметов и автоматов.
Оксана, холодея, увидела, как Румянцев, бежавший впереди с поднятым в руке пистолетом, закинул вдруг назад голову, опустился на колени и медленно, словно раздумывая, упал ничком. Он дернулся, порываясь встать, и снова поник.
С помощью одного из связистов Оксане удалось оттащить командира роты в укрытие, под глинистую кручу, снять каску и положить его вверх лицом.
Слушая, как задыхающимся, сиплым голосом Кандыба поднимал в атаку залегших бойцов, Оксана осторожно расстегнула наплечные ремни Румянцева, обнажила рану на животе. Крепкое ладное тело тряслось в ознобе, вмиг посиневшие губы силились что-то произнести.
Оксана склонилась над раненым, уложила его удобнее, заткнула рану тампоном, и вдруг Румянцев, отстранив ее руки, явственно чистым голосом произнес:
— Солнце взойдет — наши будут здесь…
— Взошло, взошло, — поспешно сказала Оксана. Широко раскрытые глаза Румянцева тускнели. — Наши здесь уже…
Румянцев, не слыша ее, прерывисто шептал:
— Когда же пойдут горами… по небу… синие тучи… Воды-ы…
Рыхлый песок жадно впитывал кровь, струившуюся из раны, лицо Румянцева покрыла испарина, а он все медленнее и тише шептал что-то.
Умер он у Оксаны на руках, протяжно, словно с облегчением, вздохнув…
— Сестра! — кричали откуда-то сверху, с кручи. — Вон сапера в голову ранило…
Оксана прикрыла молодое красивое лицо куском марли, встала с колен…
К берегу причаливали лодки, и тотчас же новые группы десантников растекались по песчаной отмели.
Туман стал редеть, рассеиваться. Появились вражеские самолеты. По ним били с левого берега зенитки, но самолеты, упрямо кружась над рекой и узкой полоской песка, вспенивали фугасками воду, кромсали берег.
В седьмом часу гитлеровцы перешли в контратаку. Их было много, за хребтом урчали танки, самоходные орудия.
От непрерывного шума в ушах, страшного напряжения физических и душевных сил Оксаной овладело странное и противное равнодушие. Она двигалась почти механически, и когда ефрейтор Ковбаса крикнул ей из щели, вырытой в приднепровской круче, чтобы она зря не расхаживала, Оксана только махнула рукой.
Ефрейтор выскочил из укрытия, насильно втащил ее и сурово сказал:
