отпустили.
Возвращаясь к своей мысли, она сказала:
— Да… Я знаю девушек, у которых представление о своём будущем самое обывательское: хорошо зарабатывающий муж, наряды, уютная квартирка, по вечерам гости… У нас были такие студентки. Они ногами и руками от села отбивались. И мне не хотели верить, что я сама настаивала на селе. «Комедию, мол, разыгрываешь, рисуешься…»
— Это и я в свое время кой от кого выслушал, когда уезжал из Москвы.
— А я думаю, что нам, педагогам, нужно свой трудовой путь в селе начинать. Обязательно!
Волкова взглянула на Петра пытливо:
— В селе лучше можно проверить, на что ты способен. Личную инициативу проявить в воспитании ребят. Это же очень важно! Ведь первые шаги самостоятельной жизни…
Петро с любопытством наблюдал за ее лицом, очень живым и энергичным. И в то же время, когда она взглядывала на него, было в этом лице что-то по-детски бесхитростное, и глаза ее, ясные, голубые, смотрели вопросительно и доверчиво.
До села оставалось километра два, и Петро замедлил шаг.
— Вы уже работали в школе? — спросил он. — Раньше?
— Нет. В эвакуации я в колхозе была.
— Трудно было в эвакуации?
— Совсем нет. Я работы не боюсь. Вы читали дневники Сергея Лазо? Какой замечательный человек!
— В связи с чем вы его вспомнили?
— Он мой любимый герой. У него многому можно поучиться. Мне особенно запомнился один его совет. Лазо писал, что никто не может знать заранее, в каких условиях придется ему быть. Нужно готовить себя к тому, чтобы никакая случайность не застигла врасплох. Научиться переносить лишения… хорошо плавать, а главное, много ходить пешком. Я все время тренировалась. Это потом здорово пригодилось…
За разговорами они не заметили, как подошли к селу. Совсем стемнело. Квакали где-то на реке лягушки. Небо расчистилось от облаков, густую темную синеву его усеяли крупные звезды.
— Вы у кого живете? — спросил Петро, когда его спутница остановилась у крайних домов.
— У школьной сторожихи, тети Меланьи.
— Давайте уж я провожу вас до дому, — вызвался Петро.
— Это лишнее, — запротестовала Волкова. — Я и так задержала вас.
Она забрала свой чемодан, с неожиданной для ее маленькой руки силой пожала руку Петра и быстро зашагала к переулку.
«Если бы Оксана была дома, они непременно сдружились бы», — подумал Петро, все более проникаясь уважением к молодой учительнице.
Дома его ждало письмо от Оксаны.
Петро, не снимая фуражки и не умываясь после дороги, нетерпеливо принялся за чтение.
— Мы с батьком не дождались, распечатали, — созналась мать.
— Батько где? — рассеянно спросил Петро.
— Пошел в правление. Там какое-то большое начальство из Киева приехало…
Оксана сообщала, что дивизия Ивана еще не воюет и стоит пока в лесу, недалеко от фронта.
«Скоро и мы пойдем вперед, — писала она. — Ты не представляешь, дорогой Петрусь, как радостно при мысли, что сможем скоро с победой вернуться домой, к своим родным, к любимому занятию. Такие дела каждый день у нас делаются, что на сердце как в самый большой праздник…»
Оксана просила Петра беречь себя, давала советы, как быстрее поправить его здоровье, и даже приложила очень, по ее словам, хороший рецепт. Затем следовали приветы от Ивана и от Машеньки, просьба писать почаще…
Катерина Федосеевна не мешала сыну читать, но как только Петро сложил письмо, подсела к столу.
— Что же не хвалишься? — спросила она, поправляя фитиль в лампе. — Что тебе в районе сказали?
— Обещают назначить агрономом. Буду тут, в колхозе, около вас.
— Дома будешь, Петрусю? — обрадовалась мать. — Это ж… это ж… Вот же спасибо тебе, сыночку!
Катерина Федосеевна, не сдержавшись, всплакнула от радости. Сбылась ее давнишняя мечта: хоть один сын вернулся под кровлю родной хаты.
— Бутенко еще иначе может решить, — высказал опасение Петро. — Повидать мне его сегодня в Богодаровке не удалось.
— Так он же в правлении сейчас! — воскликнула Катерина Федосеевна. — Побеги, Петро, побалакай с ним, он не откажет…
Около колхозного правления было людно, несмотря на позднее время. У раскрытых настежь окон и в дверях толпились женщины и старики, из хаты доносились громкие голоса. Шло совещание.
Петро, миновав шумливую ватагу подростков, сгрудившихся у легковой машины, подошел к окну.
— А вы проходьте в помещение, — посоветовал дед Кабанец, узнав Петра. — Бутенко про вас спрашивал.
— Ничего. Услышу и отсюда.
Петро приподнялся на носках, заглянув через головы внутрь хаты. Она была переполнена людьми. За столом разместились Остап Григорьевич, Бутенко, Горбань и незнакомый в полувоенном костюме, с густой шевелюрой и внимательными, строгими глазами.
Горбань, отставив протез и уткнувшись разгоряченным лицом в бумажки, презрительно шевелил рыжеватыми бровями.
— Кто вон тот, в гимнастерке? — спросил Петро Кабанца.
— Секретарь партии. Из Киева.
Яков Гайсенко, заметно волнуясь и от этого повышая без нужды голос, говорил, обращаясь к сидящим за столом:
— …Или вон, дисциплину возьмем… Это главная у нас беда. Почему? — задам вопрос. А вот почему. Кой у кого на переднем месте свои собственные участочки, огороды, свои поросята. Числятся в бригаде, а поглядишь — нуль без палочки.
— Ты конкретно, — раздраженно перебил Горбань.
Бутенко вынул изо рта погасшую трубку, успокаивающе положил на его плечо руку.
— Тебе конкретно? — укоризненно спросил Яков. Близко расставленные под сросшимися черными бровями глаза его угрожающе сощурились. — Черненчиха Одарка…
— Она красноармейка. Детей орава.
— Таких по селу не одна она. Зачем ей ходить на степь, когда зерна и так из амбара выписали больше, чем другим, которые по двести трудодней заработали…
— Ерунда! — вспылил Горбань.
— Ты, Савельич, слушай человека, слушай, — миролюбиво вставил Остап Григорьевич. Усы его взлохматились, но он не замечал этого, и Петро понял, что батько подавлен. На смущенном лице Остапа Григорьевича было написано: «Тут и я проморгал, давай, брат, ответ держать».
— Ерунду говоришь, — упрямо повторил Горбань.
— Нет, извиняюсь, не ерунду, — возразил Яков. — Еще назову… Сноха старосты Федоска, Кабанец Мефодий… Андрюшка Гичак… Этот, что конюхом у председателя. Ездит не ездит — полтора трудодня. Посыльным от сельрады пишут, пожарникам пишут… Дед Кабанец сторожем на пожарке устроился, а он же в кузнецком деле почище моего кумекает. На пожарке одна бочка и насос, да и тот неисправный… А деду, дежурил он или на Днепре рыбалил, — единица идет…
