женщин оборвалась.
Алла, целуя тугие, пахнущие снегом щечки дочери и разматывая ее шарфик, спросила Василинку:
— Где же вы генерала потеряли?
— Они с батьком около клуни разговаривают.
Иван Остапович пришел несколько минут спустя и еще не успел раздеться, как Оксана, глядевшая в окно, сообщила: — К нам гости.
По крыльцу заскрипели шаги. Постучав, в комнату вошли Полина Волкова и Алексей Костюк в подпоясанном ремнем полушубке и меховой ушанке.
— Зашел попрощаться, — сказал Алексей. — Видно, уже не застану вас:
— Далекий путь? — спросил Иван Остапович.
— В Киев, на курсы.
— Надолго?
— На два месяца.
Волкова, воспользовавшись школьными каникулами, тоже ехала в Киев, и Оксана обрадованно сказала:
— У меня к вам большая просьба, Полиночка. Не сможете ли зайти в мединститут?
— Зайду, конечно.
Оксана поглядела на оживленное лицо молодой учительницы и, переведя взгляд на Алексея, внезапно подумала: «Какие они хорошие!»
Ей от души захотелось, чтобы и Полина и Алексей нашли свое счастье.
Месяц, прожитый Иваном Остаповичем в Чистой Кринице, промелькнул незаметно, и еще за несколько дней до его отъезда семья Рубанюков загрустила.
— Я на тебя, Ванюша, и не нагляделась. Внучку не покохала как следует, — сетовала мать, гладя голову девочки морщинистой рукой.
— Вам еще много внуков придется вынянчить, — успокаивал Иван Остапович.
— А когда определится Аллочка на ученье, кто ж за дытыной будет глядеть? — допытывалась мать. — Может, у нас она пока поживет?
— Нет, без дочки мне остаться невозможно, — запротестовал Иван Остапович. — В разлуке это только и будет отрадой.
— Алла в Киеве или в Москве останется, а Светланочка?
— Со мной… Мы с ней не пропадем!
Катерина Федосеевна вздохнула. Она очень привязалась к девочке, и Светланка платила ей тем же.
— Я вам обещаю обязательно приехать на следующий год, летом, — заверил Иван Остапович, видя, как добрые, грустные глаза матери наливаются слезами. — Приедем, Светочка?
Девочка устремила на него внимательный взгляд, тряхнула бантом:
— Приедем!
Она лишь недавно научилась внятно произносить букву «р» и, прыгая то на одной ноге, то на другой, припевала: «Пр-рие-дем! Пр-риедем!»
Последние дни перед отъездом Иван Остапович старался побольше быть с родными. Он два вечера просидел с Петром, изучая его карту садов. С отцом обсудил занимавший того вопрос о постройке плодово- переработочных пунктов. Пообещал раздобыть и прислать нужную литературу.
В один из ясных морозных дней, когда Василинка, собираясь в бригаду, одевалась, Иван Остапович спросил ее:
— В поле?
— Нет, тут недалечко. На леваду. Будем сено возить.
— И куда будете возить?
— В свою бригаду.
— Заезжай за мной.
Василинка, недоверчиво глядя на него, засмеялась: — У нас же, знаешь, какой шарабан? Чего это вдруг вздумалось?
— Прогуляюсь. Новый полевой стан погляжу. Заезжай на своем шарабане.
— Да ну тебя! — Василинка сердито всунула руки в рукава кожушка. — Повезу я тебя на быках, чтоб люди смеялись: «Гляньте, скажут, генерала Рубанюка на быках везут».
— Быки ведь не краденые.
— Да ну тебя! Отдыхай лучше.
— А ты слухайся, — вмешался отец. — Раз ему в охотку, не прекословь.
— Он же в репьях вывозится, в полове… Доброе дело! — Василинка негодующе всплескивала руками.
— Я батьков кожух надену. Хочется вилами поработать.
— Хоть бы конями, а то на лысых.
— Давай, давай! Жду, — сказал Иван Остапович, легонько выталкивая сестру из хаты.
Минут через сорок Василинка, все еще не уверенная в том, что над ней не подтрунивают, нерешительно остановила бычью упряжку около ворот.
Иван Остапович тотчас же появился на крыльце. В рыжевато-зеленом от давности отцовском тулупе, перепоясанном матерчатым поясом, в мохнатой шапке и валенках, выглядел он моложавым, ладным, плечистым.
С наслаждением плюхнувшись в сани, он весело приказал:
— Нажимай стартер!
Василинка, багровея от сдерживаемого смеха, стегнула кнутовищем по волам:
— Цоб-цобе! Цоб!..
Медленно покачиваясь, поскрипывая обмерзлыми полозьями, просторные сани поползли переулками к Днепру. Василинка успела позаботиться о брате, положив в сани охапку сенца, и лежать было удобно, мягко.
Залитая синью безоблачного дня, искрилась студеная ширь. Иван Остапович, жмурясь, смотрел на ровный частокол столбов электролинии, уходивший заснеженными садами и огородами к гидростанции, провожал взором уползающие назад дворы с высокими сугробами у плетней и заборов, кирпичные стены строящейся животноводческой фермы. Мрачные следы разрушения ощутимо стирались, и уже немало хат стояло под новыми крышами, а около хат красовались вновь насаженные деревца, аккуратные заборчики, ограды из бутового камня.
За селом, на спусках к Днепру, разминулись с четырьмя подводами, груженными круглым и пиленым лесом.
— Вторую ферму и новые амбары ставят, — сказала Василинка.
У развилки дорог она свернула от Днепра, усеянного детворой, к левадам. Полозья звонко завизжали железными подрезами по целинному атласному снегу. В спину дул пронизывающий ветерок, гнал, заметая заячьи и лисьи следы, поземку, звенел в унизанных стеклярусом кустах дикого терна.
Иван Остапович поднял ворот, спрятал руку за пазуху.
Василинка повернула к нему укутанное до бровей лицо, высвободила рот.
— Замерз? — спросила она.
— Морозец хваткий. Покалывает.
— А мне байдуже.
— У тебя кровь молодая.
— Ох, тоже мне старичок!
У скирд задержались недолго. Глухонемой Данило Черненко и еще один дед, в заячьей шапке, быстро навалили на сани гору пахнущего прелью сена. Иван Остапович взял вилы, кинул несколько больших ворохов.
Старик в заячьей шапке, учтиво покашливая, сказал:
