— Ну да, это понятно — ведь вы намерены стать педагогом.
— И знать, тем не менее, физиологию, — поспешил подтвердить Рогов, — так знать, чтобы не краснеть перед моими учениками…
Прежде чем дать Рогову тему для доклада, Быков повел его в Институт экспериментальной медицины и долго знакомил с аппаратурой, учил, как ставить собаку в станок, как наклеивать баллончик на проток слюнной железы. У одной из дверей профессор остановился и торжественно сказал:
— Здесь работает Иван Петрович Павлов. Со временем познакомлю вас с ним.
День этот надолго запомнился студенту. Особенно взволновало его зрелище опыта в «башне молчания», где собака роняла слюну под звуки трубы и камертона. Об этих опытах он слышал еще в учительской школе, из которой пришел в институт. И тогда они поразили его.
Взволнованный и восхищенный студент дал себе слово стать физиологом-педагогом. И преподавателем и исследователем будет он. Ничего невозможного в этих планах нет. Ведь и профессор Быков — в прошлом безвестный провинциал, сын огородника из Чухломы.
Внимание ученого, его советы и наставления, преподанные с тактом искусного педагога, растрогали сердце студента. Чувство признательности было свойственно его горячей натуре. До сих пор сохранил он привязанность к сельскому учителю, некогда посоветовавшему ему стать педагогом. Мог ли он остаться равнодушным к тому, кто внушил ему любовь к физиологии?
Однажды Быков передал ему оттиск статьи, напечатанной в «Физиологическом журнале», и сказал:
— Познакомьтесь, пожалуйста, с этой работой. Вдумайтесь хорошенько, я спрошу потом ваше мнение. Мы попробуем продолжить описанные тут опыты.
Из этой статьи Рогов узнал, что один из многолетних ассистентов Павлова проделал следующий опыт. Через выгнутую кольцами металлическую трубу пропускали холодную воду, и в этот охлажденный змеевик экспериментатор вводил свою руку. Кровеносные сосуды от стужи сужались. Это было в порядке вещей, физиологически закономерно. Однажды ассистент ввел руку в змеевик под звуки рожка. Та же ледяная вода, та же кольцами согнутая труба, единственно новое — тихое звучание где-то вдали. Казалось, что общего между кровеносной системой и чьим-то наигрыванием на пастушьем рожке? Однако после двадцати пяти сочетаний связь стала прочной: кровеносные сосуды сужались и в неохлажденном змеевике. Звуки свирели действовали на них, как охлажденный металл. Сигналы, казалось безразличные для организма-т- звучание свирели, — управляли кровообращением.
Это можно было объяснить только так: остуженный змеевик вызывает в нервных окончаниях руки раздражение, волна возбуждения от охлажденной руки идет в головной мозг, оттуда следуют импульсы к кровеносным сосудам, побуждая их к различным ответам. После нескольких сочетаний — охлаждения руки и звучания свирели — звуки сами по себе действуют, как охлажденный змеевик. Иначе говоря, образуют, в головном мозгу временную связь.
Нет ли тут ошибки? Действительно ли это временная связь? У экспериментатора были основания для сомнений. Так ли изучено влияние музыки на организм? Никто еще не объяснил, почему одна звуковая гамма ввергает нас в скорбь, а другая навевает веселье. Танцевальная музыка побуждает к движениям даже тех, кто не расположен к танцам. Под звуки музыки изменяются сила сокращения мышц и проявления нервной системы. В зависимости от темпа — медленного или быстрого — замедляется или учащается дыхание, наступает перемена в настроении. Различные тоны и даже разная сила их колеблет давление крови в сосудах и сокращение сердца. От типа музыкального инструмента зависит, как отзовется одна и та же нота или мелодия на кровообращении.
Такой раздражитель нельзя считать безразличным для организма. Кто знает, возникнет ли подобная связь, если свирель заменить чем-нибудь другим.
Опыт видоизменили. Охлаждение сочетали не со звуками свирели, а с распылением аммиака. До чего, казалось бы, различные раздражители, и тем не менее неприятный запах образовал такую же временную связь и действовал на сосуды так же, как и нежная мелодия свирели.
Случилось однажды, что просветы сосудов при охлаждении руки недостаточно сократились. Исследователь призвал на помощь временную связь: он взял в руку ком снега, как бы намереваясь пустить его в ход. Одного лишь представления испытуемого о холоде было достаточно, чтобы сосуды резко сократились.
В другой раз сужение просветов не соответствовало силе действия раздражителя.
— Что с вами? — спросил ассистент испытуемого.
— Я подумал, — ответил тот, — что будет очень больно.
Представление о предстоящем испытании — казалось бы, посторонняя для кровообращения причина — подействовало так же, как самое страдание.
На этом описание опытов в статье обрывалось.
Эффектные и многообещающие, они не были продолжены. Ассистент Павлова заинтересовался другой работой и к прерванным исследованиям не возвратился.
— Что вы поняли из прочитанной статьи? — спросил своего помощника Быков. — Надеюсь, вы внимательно изучили материал?
Рогов вообразил, что его экзаменуют, и задумался.
— Автор статьи, — не сразу заговорил он, — не делает прямых выводов, он намекает на то, что кровеносные сосуды подконтрольны головному мозгу, но такие предположения делались и до него.
Это было верно подмечено, и все-таки Быкову показалось, что молодой человек туго соображает и с трудом связывает свои мысли.
— Кто же высказывал подобные предположения?
Студент вынул из кармана сложенную вчетверо бумажку и, сдерживая свою скороговорку, насколько мог внятно прочитал вслух:
— «Русская исследовательница Манассеина, изучавшая в 1882 году влияние щекотания на состояние сосудов, утверждает, что одно приближение кисточки к месту предполагаемого раздражения вызывает такие же изменения в сосудах, как если бы их непосредственно раздражали».
Он спрятал бумажку в карман, извлек оттуда другую и с той же методичностью прочитал:
— «В своей диссертации, опубликованной в 1885 году, русский ученый С. Истманов приводит следующие наблюдения: когда испытуемому показывали предмет, которым прежде раздражали ему кожу, в его кровеносной системе наступали изменения, возникающие обычно при действительном раздражении. Один лишь вид раздражителя действовал на организм, как если бы его раздражали».
Студент не только прочитал статью, но и всю литературу, на которую ассистент Павлова ссылался. Рогов мог бы добавить, что под влиянием душевных волнений кровеносные сосуды становятся как бы пористыми и кровь выступает на теле. Шея и грудь покрываются кровавым потом. Незаслуженная обида, страх, опасение вызывают у некоторых кровотечение из кожи головы и из краев век. Дочь бельгийского рабочего Луиза Лато прославилась тем, что по пятницам у нее открывались изъязвления и раны в тех местах, где, по преданию, вбили гвозди в распятого Христа. У Катерины Эмерих в тех же местах появлялась кровь, когда она напряженно глядела на распятие.
Студент закончил объяснение обширной цитатой из Дарвина, которую произнес наизусть:
— «Краснение есть наиболее своеобразное и наиболее характерное для человека выражение чувств. Обезьяны краснеют от злости, но понадобилось бы большое число доказательств для того, чтобы мы поверили, будто какое бы то ни было животное может краснеть от стыда… Мы не можем вызвать румянца никакими физическими средствами, то есть никаким воздействием на тело. Влияние должно быть оказано на дух».
Быков одобрительно кивнул головой. Можно было признать начало удачным, и он пригласил помощника сесть. Придвигая ему стул, он заметил:
— Нам лучше сесть. Со стороны может показаться, что один из нас нависает над другим. На стульях пропорции соблюдаются лучше.
Это утверждение было тут же опровергнуто, едва они уселись: высокий профессор и малорослый студент и на стульях выглядели непропорционально…
— Я имею в виду, — сказал спустя некоторое время Быков, — эти опыты продолжить. Представьте себя на моем месте. С чего бы вы начали?
