— Подождите, Алексей Леонидович! Можно я вам позвоню после того, как вы примете таблетки?
— Нет, я после уезжаю на дачу, — прокашлял голос.
— Тогда последний вопрос, — затараторил Берестов. — Вы случайно не знаете, куда переехала Аня, ваша соседка, с которой вы были понятыми?
— Почему переехала? Никуда она не переехала. Где жила, там и живет.
— А вы не могли бы дать её номер телефона?
Но вместо ответа раздались короткие гудки. «Козел! — вырвалось у Берестова. — А ещё коммунист…» Потом в течение дня сколько бы журналист ни набирал номер Горкина, всегда нарывался на те же короткие гудки.
Интересное получается кино: инвалид, который ничего не видел, дал информации больше, чем живой свидетель. Точнее сказать, живой свидетель вообще не дал никакой информации. «Вот каковы они, свидетели! Только мозги могут парить!» Единственная ценная информация, полученная из разговора, это что понятую зовут Анной и что она никуда не переехала. Климентьева здесь что-то перепутала. А было бы любопытно поговорить с этой «стервой и пьяницей». Но это планы на перспективу, а сейчас надо узнать, в каком виде это убийство вписано в московскую сводку происшествий за 7 марта 1994 года. Потом неплохо бы выяснить: кто конкретно несет ответственность за утерю документов?
Однако ни того, ни другого Берестову выяснить не удалось. В первом случае журналиста около часа гоняли по различным инстанциям, начиная от отделения милиции и кончая Министерством внутренних дел, после чего начальник пресс-службы ГУВД с металлом в голосе отчеканил, что такие сведения он давать не уполномочен. Во втором случае работники архива ГУВД, после невнятных мычаний и бессмысленных расспросов типа: «Зачем это нужно вашей газете? Писать, что ли, больше не о чем?» — честно признались, что даже приблизительно не имеют понятия о том, что случилось с документами. Более того, они затрудняются сказать, кто из вышестоящих ментов может внятно ответить на столь щекотливый вопрос.
Осталось только позвонить судмедэксперту. Теоретически здесь никаких сложностей не было, поскольку телефон Института судебной медицины и фамилия патологоанатома, вскрывавшего Климентьева, журналисту были известны. Их дала сама Климентьева. Однако и здесь вышла незадача. По данному номеру дважды переспросили, кто звонит, с какой целью и из какой газеты. Наконец после двухминутной тишины из института бодро сообщили, что такой здесь не работает.
— Он уволился? — удивился Берестов.
— Почему уволился? Таких здесь отродясь не было.
10
«Какая все-таки рутина, эти российские правоохранительные органы, досадовал Леонид. — Свяжешься с ними — и пропадешь. Это тебе не милые простодушные инопланетяне, из которых можно выудить информацию на все случаи жизни для любой московской газеты. Из органов — можно выудить только геморрой! Словом, этот день можно вычеркивать из жизни. Хотя не совсем так! — улыбнулся Берестов. — Созерцание бюста Лилечки стоит полжизни. Пойти разве что взглянуть на него еще, чтобы на пенсии не сожалеть о бесцельно прожитых годах».
Однако и здесь журналиста ждала неудача. Лилечка отправилась на интервью — показывать бюст остальному миру. Осталось последнее средство: спуститься в переход и засосать бутылочку «Афанасия».
Берестов посмотрел на часы: до обеда час. Это уже неплохо. Послеобеденная жизнь иногда предстает в более радужном свете. И точно, через два часа возвратившись в редакцию слегка подшофе — на большее четыре бутылки пива не располагают, — Леонид почувствовал, что небесный свод наконец сдвинулся со своей мертвой точки. Первым делом секретарша Оля радостно сообщила, что ему звонила жена из Лондона, которая очень возмущалась тем, что его нет на работе в рабочее время. Она велела передать, что барельефы сфотографированы и сброшены ему в электронный ящик. После жены звонила Зинаида Петровна, вспомнившая важные подробности, которые проливают свет на эту темную историю. И наконец, самая важная и значительная новость, свидетельствующая о том, что звезды поменяли свое высокомерное отношение к Берестову, — вернулась Лилечка. Когда Берестов заглянул в отдел, то с изумлением увидел, что она сосредоточенно набивает какой-то текст. По всей видимости, дело серьезное, претендующее на бомбу. Он приблизился чуть ли не на цыпочках. Она доверчиво подняла глаза. На её плечики была наброшена джинсовая куртка, связанная рукавами на груди.
— Ты замерзла? — спросил Берестов, догадываясь, что доступ к созерцанию произведения искусства на сегодня прекращен. (И это правильно. В наслаждении красотой тоже должна быть мера. От общедоступности её ценность снижается.)
— Меня знобит. Я была в собачьем морге.
— Уже есть собачьи морги?
— И даже собачьи кладбища с надгробиями и склепами.
— М-да. «Новым русским» не откажешь в фантазии, чего не скажешь о нас, журналистах. Кстати, мы уже второй день работаем без редактора и никто не помыслил это дело отметить. Это упущение. Предлагаю закатить банкет.
— Прямо в редакции? — улыбнулась она. — Лично я «за»! Организуйте коллектив.
— Сегодня?
— Сегодня я занята. Мне нужно писать про собачий морг. В пятницу!
— В пятницу сдача номера. Давай завтра!
Она кивнула и опять уткнулась в компьютер. Берестов прошелся по редакции, но коллеги к предстоящей пьянке отнеслись без энтузиазма. «Ну и черт с вами, — усмехнулся Берестов. — Главное, Лилечка согласна».
Он вернулся в отдел и принялся звонить Климентьевой. Но почему-то не дозвонился. Это уже как признак хорошего тона — просят позвонить и исчезают. «Ладно. Залезем в почтовый ящик и просмотрим барельефы, которые прислала жена. Дело занудное, но необходимое. — Слайдов оказалось около двухсот. — Поработала на совесть, — отметил Берестов, — но, кажется, напрасно». Нужного барельефа среди присланных не оказалось.
Берестов подпер подбородок и уставился в окно. Он видел этот барельеф на египетском саркофаге. Только где? Где ещё есть египетские залы?
Леонид перебрал в голове все музеи, в которых когда-либо бывал, и пришел к выводу, что этот барельеф он мог видеть только в Британском музее, когда они три года назад ездили в Англию определять сына в университет. Хотя, возможно, и в Варшаве. Но это вряд ли, поскольку в Польше Леонид был в восемьдесят девятом году. Даже если бы Леонид увидел его в Польше, в восемьдесят девятом рисунок вряд ли бы отложился в памяти. Ведь световой коридор он увидел годом позже. Это было в Пермской аномальной зоне.
Как не запомнить февраль девяностого? Тогда пермский треугольник будоражил передовые умы во всех уголках тогда ещё советской державы. Берестов работал внештатным корреспондентом в «Известиях». Собственно, редакция «Известий» и предложила ему организовать экспедицию в Пермскую аномальную зону. Он организовал.
Их поехало пятеро. Все они были членами уфоло гического клуба ДК «Первое мая». Андрей Шмелев — поэт, Владимир Кузнецов — лесоруб, Коля Зайцев — пожарный, Сеня Дольский — эколог. Компания подобралась веселая. Главное, никто всерьез не верил, что эта зона — действительно перевалочный пункт инопланетян, как об этом писали газеты. Но каждый был убежден, что кому-кому, а уж им улыбнется удача. Уж кто-кто, а они непременно встретят там такое — ещё неизвестно какое, но это будет нечто! — какое ещё никому не встречалось. Это станет мировой сенсацией. Уверенности добавляла карта Сени Дольского с какими-то супераномальными местами. Откуда Дольский выкопал такую карту, Берестов не помнил. Но это не важно.
Однако, как только они зашли в этот пермский аномальный лес, иллюзии встретить что-нибудь эдакое,
