Коготки Галатеи

подтверждающих виновность Пьяных. Размер ноги его — сорок два. И в тот день он вышел из дома в кроссовках фирмы «Адидас». Кроме того, немаловажен и такой факт — его внезапное исчезновение после убийства. Если он в этом деле ни при чем, зачем нужно было подаваться в бега?

Исходя из этих фактов, можно предположить, что Рогов согласился встретиться с Пьяных и назначил ему встречу у себя в Красном Яре. Пьяных приехал на дачу к Рогову безоружным. Возможно, он ожидал увидеть Рогова одного, а не с двумя товарищами. Зайдя во двор и услышав пьяные голоса, Пьяных подобрал по пути топор, сунул в сумку и вошел в дом. Получив решительный отказ, и не просто отказ, а отказ с явной угрозой (Рогов вытащил пистолет и передернул затвор), Пьяных пришел в ярость, извлек из сумки топор и стукнул им Рогова по голове. Далее, в состоянии аффекта, он зарубил и водителя, а заместитель бросился бежать. Догнав Клокина, он зарубил и его, после чего, напуганный своими действиями, пустился в бега.

Теперь самое время ответить на вопросы, которые задала газета: почему Пьяных не прихватил деньги и алмазное колье, которые были в карманах у жертв? Очень просто: он о них не знал, а пошарить в карманах убитых ему не пришло в голову. Почему больше всех измордован Клокин? Да, видимо, потому, что именно он и убедил Рогова не платить рэкетиру. Могу предположить, что поначалу Рогов все- таки хотел заплатить из той суммы, которая была у него в сейфе. Это объясняет, почему он назначил встречу в Красном Яре. Но по дороге они встретили Клокина, который убедил послать проходимца подальше. Возможно, для подкрепления Рогов и взял с собой Клокина. Почему Пьяных совершил убийства топором? Видимо, это первое, что подвернулось ему под руку. Куда он потом его дел? Взял с собой, чтобы выбросить.

Жена Рогова не отрицает, что, возможно, в их загородном доме было два топора. Один нами найден в сарае.

Вот, собственно, и все. С газетчиками я разберусь.

14

Только напрасно я тешил себя надеждами, что, наконец, нашел в лице своей спутницы друга и единомышленника и что мы пойдем рука об руку через тернии и препятствия к высшей, божественной цели.

Ее хватило только на два дня. Едва я разложил мольберт (на всякий случай уже на кухне), Алиса как бешеная влетела и принялась вопить, что жизнь её проходит в тоске и скуке, а я вместо того, чтобы что-то придумать, как настоящий мужчина, занимаюсь черт знает чем. Если бы я был настоящим мужчиной, то, вероятно, впечатал бы палитру в её физиономию, чтобы навсегда (или хотя бы на время) излечить от тоски и скуки. Но я художник. Тонкая, чувствительная натура, терпеливая и снисходительная к ближнему.

— Запомни, тебя никто не обязан развлекать, — ответил я как можно спокойнее. — Лично мне никогда не скучно. Потому что я занимаюсь любимым делом. И тебе советую заняться хоть чем-нибудь. Пялиться целыми днями в телевизор — это не занятие.

Она кинула презрительный взгляд на мольберт и произнесла сквозь зубы:

— Это, что ли, занятие?

До неё я был спокойным человеком. Меня было нелегко вывести из себя. Но, когда ставят под сомнение дело моей жизни, которое вымучивал с младенчества (и кто ставит? Черт знает откуда-то взявшаяся девка, безграмотная, бескультурная, дочь каких-то забулдыг), тогда уже трудно с собой совладать.

— Знаешь что, милая, а не пошла бы ты… снова к своим родителям?

— Что? — вытаращила она глаза, — Ты хочешь, чтобы я ушла? Хочешь, чтоб я ушла навсегда?

— Хочу! — честно признался я.

— Ах так! — истерично вскрикнула Алиса, и слезы фонтаном брызнули из её глаз. — Тогда прощай! Ищи меня под колесами машины!

В то же мгновение она с резвостью козы выскочила из квартиры босиком. Я видел из окна, как она, красная, не в себе, вылетела из подъезда и понеслась в сторону шоссе.

Внутри у меня похолодело. Еще только не хватало её изувеченного трупа. Бросив палитру, я помчался следом, поймал её у самой дороги как раз в тот момент, когда она намеревалась прыгнуть под колеса какого-то МАЗа. Обнял и стал просить прощения. Домой я вернул её с трясущимися коленками и заплетающимся языком. Напоил чем-то успокоительным, затем чаем с медом. После чего сбегал в магазин за коробкой конфет и ликером. Словом, в тот день я снова ничего не написал.

Так проходил день за днем. Я устроился работать сторожем, затем ещё на полставки дворником, но денег все равно не хватало. Те сбережения, которые родственники накидали нам на свадьбу, вскоре кончились. В основном все ушло на её одежду. У неё не было даже осенней обуви, не говоря уже о зимней. Так что мне пришлось закончить двухмесячные электромонтерские курсы по сигнализации. Я сдал сразу на третий разряд и начал работать специалистом по обслуживанию сигнальных систем. Заработки тогда были неплохие. Мы перестали мучиться безденежьем, но мне ежеминутно отравляла душу моя бездеятельность в области изобразительного искусства. Но на него, во-первых, уже не было времени, во-вторых, я уставал, в- третьих, и это самое главное, у меня совершенно не стало вдохновения. Если мне удавалось урывками что- то намалевать, получалась такая мрачная мазня, что приходилось соскабливать краски и напиваться до поросячьего визга.

А между тем в мастерской кипела работа. Племя младое, незнакомое что-то ваяло, лепило, строгало. Я завидовал им, и мне было не по себе, когда они по-прежнему называли меня мэтром. Какой к черту мэтр! Жалкий фигляр!

Дмитрий Дмитриевич хмурился и отводил глаза. Я понимал, что ему больно видеть мое уныние. А уныние стало моим обычным состоянием.

«Ничего, — успокаивал я себя. — Алиса закончит училище, пойдет работать, и все нормализуется. Ее не будет дома целый день. Боже, какое счастье! Я снова устроюсь сторожем. Ночью буду дежурить, а днем писать. Ведь это здорово — снова начать писать!»

Но и тут я просчитался. Окончив училище, моя юная спутница не пошла работать. Она твердо решила заняться домашним хозяйством, начать, наконец, готовить (до этого она готовила редко и неохотно), приводить квартиру в божеский вид (убираться она тоже не любила, а я не убирался из принципа) и родить ребенка.

От последнего я пришел в ужас. Все мои планы рассыпались в прах. Но Алисе было наплевать на мои планы, у неё по поводу меня были свои соображения: я должен бросить вневедомственную охрану и пойти сезонным рабочим в строительную бригаду. Пашут они, конечно, по шестнадцать часов, зато получают такую зарплату, какая как раз и необходима нашей семье. О домашнем хозяйстве и горячем питании я могу больше не беспокоиться. С той самой минуты, когда я устроюсь в эту бригаду, моя великодушная жена возьмет на себя все хозяйство. Обед она будет приносить мне прямо на стройку, в термосе, а чистое белье будет ждать меня в шкафу. Что ещё нужно мужику?

Вот, собственно, ради этого Алиса и решила бросить работу, которую ещё не начинала, так сказать, пожертвовать своей карьерой ради благополучия семьи.

Разумеется, изложение её проекта окончилось грандиозным скандалом с очередным бросанием под машину. Я вытащил супругу из-под колес «белоруса» и с клацающими зубами и извинениями потащил домой. На умиротворение жены ушли весь вечер, ночь и следующие за ними выходные. Когда я дал обещание, что пойду работать сезонным рабочим в эту чертовую строительную бригаду, Алиса успокоилась.

После этого прошло ещё два года. Ни на какую стройку я не пошел. Я бился за свободу творчества, скандалил и пил, и при этом почти не писал. Я по-прежнему работал электромонтером по сигнализации, а она по-прежнему сидела дома и качала права.

Почему-то Алиса считала меня своей пожизненной собственностью и ни в грош не ставила мой художественный дар. К концу третьего года нашей семейной жизни я стал анализировать и кое-что понимать.