остальные…
Несколько дней после этого, закрыв глаза, я все видела перед собой маленький красный костер на грязной детской ладони.
У меня два ученика — Тоня и Ежи. Оба поляки. Тоня — простая, веселая, очень живая, подвижная девушка. Ежи, наоборот, степенный, солидный, неразговорчивый парень. Тоня быстро принимает радиограмму, быстро передает текст, кисть ее руки легко ложится на ключ, и кажется, что работает она играя. Ежи проводит уроки более серьезно, все усилия он вкладывает в пальцы — ведь ключик такой маленький по сравнению с его рукой, — но передает он очень четко и так же быстро, как и Тоня.
Оба они старательно обучают меня польскому языку. Каждый день пять-шесть новых слов, новых фраз. Тоня знакомит меня с алфавитом и дает книги на польском языке. В свободное от занятий время я сажусь в своей комнате, раскрываю окно и медленно читаю вслух польские книги, с трудом осваивая непривычные сочетания мягких шипящих звуков. Без особых раздумий началось мое знакомство с поляками — с их жизнью и бытом. Это знакомство сослужило мне в дальнейшем верную службу.
У окна широко раскинула ветви белая акация. В соседней комнате хозяйка заводит патефон.
Сколько же мне так сидеть?.. Где подруги?.. Что с ними?
В тихое июньское утро вместе с Шатровым пришел ко мне невысокого роста синеглазый майор. Знакомимся. Шатров говорит:
— Это твой новый товарищ — командир группы. Знакомьтесь поближе, привыкайте, вместе полетите…
Долго сидели втроем, неторопливо разговаривая. Было немного грустно. Теперь я знаю, кто он, мой товарищ и командир. Но как все будет дальше?.. Я с тревогой прислушиваюсь к его голосу.
Разговаривая с майором, не смотрю ему в лицо. И вообще больше молчу. За ужином он шутит:
— Ешь, ешь, Ася, не стесняйся. И глаза не прячь — гляди веселее. Ничего, привыкнешь…
И от этих слов «ничего, привыкнешь» мне становится жутко. Что он имеет в виду? Неужели я действительно «привыкну» и стану вести себя так, как та девица на вокзале в Харькове?
Долго не спала я в эту ночь — все старалась представить, как буду жить там, на задании.
На следующий день вместе с Шатровым пришли еще двое: Николай и Петрусь.
Николай — высокий сорокалетний мужчина, с крупным лицом и большими руками, украинец, грузчик из Таганрога. Николай был необычайно весел — к нему приехала жена с двумя дочками. Он возбужденно жестикулировал большими руками и смеялся радостно, как ребенок.
— Вы понимаете, за всю войну первый раз свиделись. Дочки стали — во! — он показывал руками необыкновенную высоту. — Дома все ладно, все в порядке. Теперь можно не только к немцам, а и к черту на рога лететь!..
Петрусю недавно исполнилось двадцать лет, и конечно же украинская песня:
Как за того Петруся семь раз била матуся.
Ой, лихо — не Петрусь: било личко, черный вус! — сложена про него. Действительно, «било личко», «черный вус», и действительно, за такого Петруся все стерпишь от матери — хорош был Петрусь!
Началась подготовка к вылету, обсуждение задания. Мне выдали пистолет, и майор довольно быстро обучил стрельбе из него. На закате, ближе к сумеркам, мы уходили за город на берег Случи и тренировались. Николай и Петрусь бросали гранаты, «глушили» рыбу. Мы с майором перебирались на другой берег, ближе к лесу. Река в этом месте была неширокой, но глубокой. На узеньком мостике мы каждый раз останавливались и смотрели вниз, на быстро бегущие мутные волны. Дальше шли напрямик по полю, раздвигая высокую желтую пшеницу… Потом, окончив стрельбу, возвращались обратно в густой вечерней темноте. Мы мало разговаривали во время этих занятий. Опытный командир и начинающий свой боевой путь солдат — мы были поставлены в необычные условия и взаимоотношения. «Знакомьтесь ближе, — сказал нам Шатров при первой встрече. — Вместе полетите». И мы знакомились. Я старалась незаметно подчеркнуть, что признаю его авторитет и обещаю и в дальнейшем быть верным помощником. А майор, улыбаясь одними глазами, казалось, говорил, что все это его вполне устраивает.
Накануне вылета мы пошли к реке просто так, прогуляться. Майор попросил меня рассказать о моей жизни. Я смутилась:
— Что мне рассказывать, моя жизнь только начинается… Вот вы о себе расскажите.
Он ничего не ответил, а я постеснялась повторить вопрос. Так мы пришли на берег Случи. Сели.
— Ну, так что ж? — начал майор. — Значит, рассказать?
— Обязательно… Просто очень нужно.
— Согласен. Очень нужно. Ну, а с чего начинать?
— …Хотя бы как в анкете — год, место рождения и так далее.
— Чудесно! Ну что ж… Год рождения — тысяча девятьсот шестнадцатый. Место рождения — Щучье Озеро. Есть такое село. Большое село…
И замолчал. Темнело вокруг. Вода в реке казалась густой и тяжелой… Потом он вздрогнул.
— Да… Так вот… Война застала меня в Риге… И с тех пор бои, атаки, стрельба, госпиталь, опять бои, опять госпиталь… и опять бои… — Он лег на траву, подложив руки под голову, засмеялся.
— В Одессе, в катакомбах, однажды попал в переплет. В госпиталь привезли — на кровать положить нельзя, на полотенцах подвесили… Говорить не мог… А я вот взял да и выжил!
Тускло поблескивали ордена на его кителе.
— А к нам откуда пришли?
— Из госпиталя… Сквозное пулевое ранение. — Майор покачал головой. — В двух сантиметрах от сердца пуля прошла. — И смеясь продолжал: — Значит, что же получается, Ася? Получается, что умирать мне еще рано! Вот какие дела…
С противоположного берега доносилась песня. Я не видела лица майора, но чувствовала, что он улыбается.
— Мальчишкой был — пастуху завидовал!.. Утром солнце только еще встает, а он идет медленно по селу, в рожок играет. К нему со всех сторон бабы спешат, коров, овец гонят, а он свысока так на всех поглядывает, кнутом щелкает…
— Что вы делали перед войной?
— Работал в леспромхозе. Есть такая должность — технорук, знаешь? А в Ригу я в гости поехал… Ну что? Пойдем домой? Где будем завтра в это время, товарищ радист?
Не доходя до дома, майор остановился.
— Да, я еще один пункт в анкете пропустил — семейное положение. — И, отведя глаза в сторону, глухо сказал: — Жену убили еще в начале войны — она медсестрой была. Дочка осталась — Верочка. В деревне у матери моей живет…
Вечером следующего дня мы приехали на аэродром, остановились в небольшом хуторке. Было около полуночи, когда я, перебрав свои бумаги, сожгла в печке письма и записки. Захотелось сказать Молчанову:
— Нет, товарищ лейтенант… Вы не можете «кануть в Лету». Память о вас я пронесу сквозь долгие годы… И вы правы — я пойду только вперед… Пока хватит сил.
И почему-то стало обидно, что ни в одном письме уже сюда, на фронт, нет слова «люблю». Вероятно, оно скрыто за другими, простыми, ласковыми словами и его нужно угадать самой… А так оно вдруг стало нужным! С ним бы лететь на задание!..
А может быть, без него лучше?..
Наверное, у меня был очень невеселый вид, потому что майор, улыбнувшись, подмигнул:
— Ничего, Ася, все будет хорошо.
Глаза у майора синие-синие, веселые, с искорками.
Я написала две короткие записки — матери и Молчанову: «Меняю адрес. При первой возможности сообщу».
Молчанов поймет. А матери об этой перемене лучше не знать…
Я совсем забыла, что не одна в комнате, и долго сидела, пока майор не спросил:
— Боишься?
— Боюсь, — ответила я, — боюсь.
