— Чего боишься?
— Прыгать страшно.
— Ничего. Я буду прыгать сразу после тебя, так что приземлимся где-нибудь рядом. Самое главное — не теряйся. Ты ведь храбрый солдат!
Я вышла на улицу. Темная, звездная наступила ночь. Через полчаса мы вылетаем. Я стою у начала большой дороги, о которой мечтала целых три года. Иду выполнять свой долг перед родиной, перед матерью, давшей мне жизнь, перед людьми, воспитавшими меня. Я очень хочу вернуться обратно… Я хочу всю жизнь иметь право смотреть людям прямо в глаза. Ночь… Украинская ночь…
5
Обвешанная со всех сторон сумками (по бокам у меня висели рация и батареи, впереди — вещевой мешок, сзади — парашют), я не смогла сама залезть в самолет. Под дружный хохот товарищей доковыляла до трапа, а потом, ухватившись за протянутые руки летчиков, с трудом протиснулась в дверь. Поднялись в самолет остальные. Расселись, стихли шутки и смех.
Линию фронта перелетели незамеченными. Штурман о чем-то долго говорил с майором.
Мы заранее условились, что я буду прыгать первой. Быстро раскрылся купол парашюта. Я стала осматриваться. Недалеко от меня спускались майор и Петрусь. Не видно Николая.
— Товарищ майор, — закричала я, — где же Николай?
Майор махнул рукой, и я подумала, что он не расслышал.
— Где Николай? Почему я не вижу Николая?
— Сумасшедшая! Перестань же кричать! — рассердился майор. — Кто разговаривает в воздухе?!
Неожиданно скоро надвинулась земля. Я упала набок в низком кустарнике. Выхватила из кобуры револьвер и прислушалась. Тихо.
Отстегнула стропы парашюта, собрала его и спрятала под кустами. Сняла с груди вещевой мешок, повесила на плечо и пошла к лесу. Пройдя несколько шагов, услыхала короткий тихий свист — условный сигнал. Я пошла на звук. Навстречу мне из кустов вышел Петрусь. Почти тут же подошел майор.
— Ну, чего ты кричала? Неужели не понимаешь, что на земле все слышно?
— Вот теперь понимаю. А где же Николай?
— Не знаем. Подождем немного. Подойдет. Где оставила парашют?
Я ответила.
Майор и Петрусь, низко пригнувшись, закурили, пряча огонек папиросы в ладонях. Прошло минут десять. Снова прозвучал сигнал, и подошел Николай.
— Только прыгнул — мешок оторвался. Меня дернуло в сторону — и вот отстал от вас.
— Ну, ладно, — огляделся вокруг майор. — А сейчас — быстрее отсюда куда-нибудь подальше.
Мы шли по берегу неглубокого оврага. Внизу то и дело вспыхивали голубенькие огоньки. Что здесь? Засада? Или партизанский отряд? Почему бойцы лежат и курят? Почему нас никто не спрашивает, куда мы идем? Я ждала, что вот-вот кто-нибудь поднимется из травы и спросит: «Стой! Кто идет?»
— Петрусь, — остановила я идущего впереди, — что это там светится?
— Светлячки, — буркнул он, не оглядываясь.
Хорошо, что было темно. Никто не догадался о моем позоре. Светлячков принять за огоньки папирос! Да они и светятся-то голубым светом! Эх, разведчик!
До утра мы сидели в гуще леса. Позавтракали консервами. Майор и Николай ушли на разведку. Часа через два они вернулись вместе с каким-то мужчиной, обвешанным оружием. На нем были брюки-галифе и зеленый френч. Все трое весело смеялись. А Николай, похлопывая его по плечу, сказал нам:
— Знакомьтесь, мой земляк, Никита.
— А где вы его взяли? — спросил Петрусь.
— Залегли в канаве около дороги. Слышим — тарахтит телега и кто-то едет. И что бы вы думали? Поет «По-за лугом зелененьким». А чтоб я да не узнал, кто нашу песню поет, чтоб я земляка своего не узнал! Подождали с майором. Смотрим — один едет…
— Откуда он, этот Никита? — спросила я у майора.
— Их здесь целая группа. Так же, как и мы, на задании.
В этот же день мы присоединились к разведгруппе 1-го Белорусского фронта, действовавшей в районе села Осередек, близ города Томашув-Люблинский, на территории Польши. Я провела связь с центром, передала радиограмму. Началось знакомство с людьми и обстановкой. В группе было около пятнадцати разведчиков, несколько поляков, присоединившихся к ним уже здесь, в Осередке, немец Фердинанд и радистка Маша. Командовал группой невысокий, коренастый, начинающий лысеть капитан. Он быстро сдружился с майором.
На берегу маленькой речки стояло несколько шалашей, вкопанный в землю стол и две скамьи. Немного в стороне — шалаш для радисток: меня и Маши. Поваром в отряде был Никита. Он спокойно разъезжал по лесу на телеге, громыхал бидонами, привозил из деревни молоко, сметану, масло, хлеб. Готовил на костре удивительно вкусные украинские борщи «з квасолью».
В нашу задачу входило наблюдение за дислокацией и передвижением немецких воинских частей, за перевозками по железной дороге и автострадам, расположением складов, баз горючего, штабов воинских частей, за всеми событиями — большими и малыми — в районе городов Люблина и Сандомира.
— Особое внимание обратите на сосредоточение танковых частей и подход новых частей из Германии, — сказал нам Шатров перед вылетом. — И немедленно радируйте, как только станет что-нибудь известным.
В селе Осередек находилось небольшое подразделение немцев, охранявших железную дорогу Львов — Варшава. Капитан познакомил наших разведчиков с местным жителем, партизанским связным Якубом Литховцом. Вскоре через Якуба была налажена связь с начальником железнодорожной станции Скварки — Вацлавом Зволяком. Петрусь регулярно приносил от него сведения о движении по железной дороге Рава- Русская — Львов, Замостье — Хелм. Рация работала безотказно. Я сообщала в центр:
«Из Львова в город Замостье прибыла пехотная дивизия полевая почта № 45711. Автомашин 200. Штаб дивизии по улице Крестинского Замостье. На улицах города подготавливаются рвы для зарывания танков. С 15 июля начинается мобилизация фольксдойчев. С 10 по 14 июля прошло четыре эшелона. Первый эшелон с боеприпасами 30 вагонов; второй эшелон танки типа „Тигр“ 15, автомашин 13, солдаты СС 12 вагонов, 480 человек; третий эшелон с обозом, четвертый эшелон автомашины, 33 платформы».
«14 июля в 23 часа 00 минут разбился советский самолет „ЛИ-2“ № 18411109 севернее Юзефова, деревня Майдан, станция Лучин. Экипаж три человека погибли. Найдены четыре парашюта. Документы, карты забраны немцами».
«В Замостье производится мобилизация фольксдойчев».
«16 июля ушло из Раевца через Хелм на Ковель три эшелона, 120 вагонов танков, 48 автомашин. Хелм — Влодава два километра севернее пункт № 229 большие склады бомб».
Обычно я работаю рано утром и целый день свободна. У Маши расписание непостоянное, и я мало нахожусь в шалаше, чтобы не мешать ей работать. Мне нравится общество партизан. Я моложе их всех, многим гожусь в дочки. И чтобы завоевать у них авторитет, прибегаю к мелким, как мне кажется, «умным» хитростям: делаю вид, что не слышу грубых слов, которые они (правда, очень редко) по привычке еще иногда употребляют, не обижаюсь на шутки, не читаю им нотаций, когда они курят, не кричу, что это вредно для здоровья, ведь шалаши так малы…
И мужчинам не совсем удобно жить в таких условиях. Целыми неделями и месяцами ютиться на маленьком клочке земли, где с одной стороны речка, а с остальных трех сторон лес и единственные строения — шалаши из еловых веток.
Иногда я недоумевала: все-таки партизаны очень спокойно чувствуют себя в лесу. Как-то спросила майора, почему наш связной в деревне, Куба, сказал однажды: «Не тот стал немец, не тот».
— Здесь прошли отряды Ковпака, — ответил майор. — Поэтому немцы в лес не заглядывают — боятся. А народ чувствует себя увереннее, смелее…
В один из июльских дней на территории лагеря появился странный человек. Он был в безукоризненном городском сером костюме, желтых туфлях, светлой сиреневой рубашке, с фотоаппаратом через плечо. Из нашей группы никто не знал, кто он. Зато все остальные разведчики окружили его. Он разговаривал с ними, смеялся, отвечал на приветствия. Мы сидели с майором около шалаша, составляя радиограмму. По глазам
