среднего класса. И инспектор понял, что позиция передачи – нарочитое пренебрежение к интеллектуалам.
«Мы всенародно любимый «Любопытный Том» – цитировала статья Джеральдину, которая явно считала Лейлу заносчивой стервой, абсолютно лишенной чувства юмора, цацей из этого самого среднего класса. И именно такой показывал ее режиссер.
Колридж чертыхнулся в экран. Он наблюдал за Джазом, хотел его раскусить. Но до чего же трудно вести расследование, когда «Любопытный Том» демонстрирует тебе только то, что считает нужным. А ведь нужно-то им совсем не одно и то же. «Том» пытается состряпать то, что называется «грандиозным телешоу». А Колридж должен поймать убийцу.
Но вот камера вернулась к Гарри и его яйцам.
Инспектор вовсе не думал, что убийца именно Гарри. За долгие годы службы ему не раз приходилось колошматить субботними вечерами штук по двадцать подобных гарри. Он прекрасно знал таких субчиков: крикливые, самоуверенные, наглые. Инспектор вспомнил, как тот же самый Гарри выглядел два дня назад, когда после убийства всех собрали перед полицейским видеомагнитофоном. Гарри больше не казался нагловатым. Он казался напуганным.
И все же опыт подсказывал: такие гарри лезут в драку, но не убивают – разве только прибьют кого-то случайно, по пьянке, либо задавят машиной. Колридж терпеть не мог этого чванливого, самодовольного, разрисованного татуировками, тупоголового кокни, но на злодея тот не тянул. Гарри не из тех, кто мог подкрасться к жертве, воткнуть в шею кухонный нож, вытащить и снова хладнокровно засадить глубоко в череп.
Нет, Колридж считал, что Гарри на такие выходки не способен. Однако жизнь иногда преподносит сюрпризы, и об этом тоже нельзя забывать.
Общественное мнение совпадало с точкой зрения Колриджа: люди не верили, что убийца – Гарри. Он был из любимчиков. И бульварные газеты с самого начала шоу намекали, что Молодчик Газза,[1] как прозвали Гарри, – верный кандидат на роль победителя. Зато потом, когда игра обернулась реальным убийством и расследованием случившегося, Гарри редко поднимался в первые строчки опросов.
Колридж улыбнулся печальной, слегка надменной улыбкой. Только так он и мог улыбаться в последнее время. На самом деле страна не знала Молодчика Газзу, хотя зрители были уверены, что им известно о нем всё. Но им предлагали только самые эффектные куски: его безапелляционные высказывания, нагловатые повадки, то, как он объявлял кого-то снобом или задавакой, и веселое упорство, с каким он выводил из себя гордячку Лейлу. И еще его пенис, как-то выглянувший из-под задравшихся шорт. Этот кадр немедленно напечатали на майках, которые продавали на рынке Камден-Лок.
– Циклоп! На место! – прикрикнул Гарри, словно бы обращаясь к собаке, и только после этого прикрыл член шортами. – Извините, девушки. Просто я не ношу трусов. В них у меня все преет.
Вот таким воспринимала его страна: он был разжеван средствами массовой информации и запихан людям в рот куском прямодушной откровенности, без претензий на заумь. Одним словом, – Молодчик Газза. Но этим-то Гарри и нравился.
Как и видеорежиссер, Гарри заметил возмущение Лейлы и, представив реакцию такого же сноба – уже из зрителей – на свои, отдающие душком расизма рассуждения, решил поднажать.
– Именно так! – рассмеялся он в ответ на ее возмущенный взгляд. – Тебе слабо произнести это вслух, а я не боюсь: пошла она в задницу, ваша политкорректность. Только учти, что это комплимент Джазу, а не наоборот. Черные быстрее и сильнее – доказанный факт. Вспомни бокс! Вспомни Олимпийские Игры! Будь я проклят – белым следует давать медали уже за то, что у них хватает духу принять участие в соревнованиях. Мужики еще ладно, а девчонки вообще никуда не годятся! Видела, как они бегут? Сначала, обгоняя друг друга, финишную ленту рвут черные амазонки, и только потом, аж минут через десять, появляется парочка плоскозадых рыженьких из Глазго.
Вот вам: получайте свою борьбу, полемичность и смелость!
– Да, но это потому… – неуверенно начала Лейла, понимая, что должна опровергнуть ужасное высказывание Гарри.
– Так почему же, черт подери? – подхватил он.
– Потому… потому, что для черных спорт – единственная возможность чего-то добиться в этом обществе, где все прочие пути для них закрыты. Вот они и пытаются проявить себя в любом виде спорта.
В разговор вступил Джаз, но отнюдь не на стороне Лейлы:
– Значит, ты утверждаешь, что белые могли бы побить нас, черных, в боксе, беге и во всем остальном, если бы не были так заняты учебой на врачей и премьер-министров. Я тебя правильно понял, Лейла?
– Нет!
– Да ты у нас расистка, детка. Ай-ай-ай!
Лейла сморщилась, словно собиралась расплакаться, а Гарри и Джаз дружно рассмеялись. Неудивительно, что перевес симпатий был на их стороне. Большая часть зрителей считала их своими представителями в доме. Нормальные, не говнистые, простецкие ребята. Отличные мужики, золотые парни. Но что бы сказали те же самые зрители, если бы им пришлось находиться в обществе этих золотых парней по двадцать четыре часа в сутки? День за днем, неделю за неделей иметь дело с хамским гонором, который так и отскакивал от потолка и от стен? Кое-кто начал бы раздражаться. Потом невзлюбил бы их и стал бы отвечать колкостями. А в результате, спровоцировал бы одного или другого на убийство.
Убийство на почве взаимного раздражения? Такое бывает! Бывает. Инспектор по опыту знал, что раздражение – самый распространенный из всех мотивов. Взрыв эмоций – и занудная, мелочная ссора переходит роковую грань. Сколько раз Колриджу приходилось выяснять у задержанного, как его угораздило угробить родственника только потому, что тот его раздражал.
«Не мог больше терпеть. Психанул».
«Она меня довела».
Большинство убийств совершается на бытовой почве теми, кто прекрасно знает будущую жертву. А разве можно придумать более подходящую обстановку, чем «Под домашним арестом». К моменту убийства участники программы успели хорошо друг друга узнать, – по крайней мере настолько, насколько может узнать один человек другого. «Арестантам» приходилось слишком много разговаривать – друг с другом и друг о друге. И отдыхать от этого только во сне.
И не исключено, что один из них стал раздражать остальных до такой степени, что его убили.
Но раздражение вызывали они все, по крайней мере у Колриджа. Абсолютно все. Их смугленькие животики и округлые ягодицы, их бицепсы, трицепсы и татуировки, кружочки вокруг сосков, их общий интерес к знакам зодиака, бесконечные поглаживания и обжимания и полное равнодушие ко всему, что не связано с ними непосредственно.
Инспектор Колридж сам бы с радостью их всех поубивал.
– Беда в том, что вы сноб, сэр, – заметил сержант Хупер, который наблюдал, как начальник просматривал видеопленки, и отгадал ход его мыслей, словно у того была стеклянная голова. – В наши дни никого не заставишь мечтать о профессии машиниста. Да если честно, то и нет никаких машинистов. Сидит себе в кабине тип, нажимает на кнопку пуска и время от времени бьет по тормозам. Да уж, почетное призвание. Нет, теперь все хотят стать телеведущими. Я бы сам подался из копов на телевидение.
– Не отвлекайтесь, Хупер! – проворчал Колридж.
Он знал, что над ним подсмеивались. Подсмеивались потому, что считали старомодным. А считали старомодным потому, что помимо астрологии и знаменитостей его интересовали и другие вещи. Например, книги и поезда. Наверное, таких людей на земле уже не осталось. Господи! Ему исполнилось всего пятьдесят четыре года! А большинство коллег думали, что не меньше двухсот. И за глаза называли чудаком. Он был членом Общества книголюбов, доморощенным исполнителем песен, в День перемирия[2] всегда ходил к военному мемориалу и выращивал цветы из семян, а не покупал в садоводческом центре.
И вот именно ему выпало смотреть весь материал, отснятый для шоу «Под домашним арестом». Сидеть и наблюдать за тупыми существами двадцати с чем-то лет, которых собрали в одном доме и
