Кайлер пригласил меня на завтрак.
— Почему вы не сказали сразу?
Он вздохнул.
— Следовало бы. Простите.
Я заметила, как он нахмурился над стаканом, и задумалась о том, насколько они близки с Кайлером. Нам принесли ужин, и я вспомнила, о чем хотела спросить. Это был немного странный вопрос, но я подумала — какого черта?
— Чейз… вы помните зал, где мы пили? Около полосатого парня?
— Да, а что?
— Он… его там раньше не было. То есть сегодня утром.
К его чести, он не рассмеялся. Только мотнул головой и озадаченно уставился на меня.
— Не было?
— Там была гладкая стена…
— О… это штучки секьюрити, — сказал Чейз.
— Секьюрити?
— Это голограмма. Отель использует их, чтобы у людей не возникало желания проникать в закрытые зоны…
— Леди и джентльмены, — загремел голос из динамиков. — Театр «Качина» имеет честь представить спектакль «Карнавал творения» с Бенджамином Хейнсом в главной роли.
Свет в зале погас. Маска качина горела еще секунду, потом и она исчезла, и театр погрузился в кромешную тьму. Я вновь услышала «вууш», которое утром заставило волосы зашевелиться у меня на голове. Бледный призрак орла начал расти в черном колодце сцены. Публика дружно ахнула, когда он пронесся над головами.
Сцена осветилась парящими голограммами качина — прежде, чем сбиться со счета, я насчитала двенадцать. Между ними живые актеры танцевали под ритм, задаваемый барабанщиками в ярких одеяниях. Темп и интенсивность музыки и движений нарастали, пока все происходящее на сцене не превратилось в неистовый водоворот звука и цвета. Потом театр вновь погрузился во тьму, только в глубине сцены забрезжило еще одно бледное пятно. Под глухой рокот барабанов низкий голос монотонно запел. Туманный образ начал обретать форму: мужчина, весь в белом, с воздетыми руками. Он вырос больше человеческого роста, стал нестерпимо ярким, навис над залом, и в то мгновение, когда он исчез, я задохнулась, осознав, что то был призрак Алана Малоуна. Чейз, должно быть, слышал мой выдох, потому что накрыл мою руку своей. Огни софитов выхватили фигуру певца — весь в белом, с воздетыми руками, одетый в балахон из белых перьев — то был Бенджамин Хейнс.
— У них не было времени перезаписать голограмму, — сказал Чейз мне на ухо. Я кивнула, все еще ощущая неприятный холодок внутри.
В спектакле появлялись и другие голограммы Малоуна — он был неотъемлемой частью шоу, и я имела печальную привилегию наблюдать его последнее представление. В одном из номеров Хейнс пел дуэтом с голограммой Малоуна — что-то о братьях-близнецах, совершающих путешествие к Солнцу — это было по- настоящему жутко. Хейнс был хорошим актером, но у него не было харизмы Малоуна. То был лишь призрак того шоу, каким оно могло бы стать.
Но даже несмотря на это, я получила колоссальное удовольствие. Буйство красок, красивое использование голограмм и спецэффектов. Когда зажглись огни, возвещающие антракт, я аплодировала до боли в ладонях.
Аплодисменты Чейза были более сдержанными, и я даже спросила его, понравилось ли ему шоу. Он сказал, нахмурившись: «Представление замечательное. Я только не уверен насчет содержания».
— А что с ним такое? — поинтересовалась я.
— Это какая-то мешанина, а некоторые из индейских напевов…
— Вы хотите сказать, напевов коренных американцев.
— Я хотел сказать индейских. Они себя называют индейцами, и я тоже.
Я почувствовала, что краснею.
— Мне дали понять, что «коренные американцы» — принятый термин.
— Может, восточные племена и предпочитают его. Но мои друзья расхохочутся, если я назову их коренными американцами.
Официант принес десерт, который представлял собой комок чего-то белого (не мороженое) в лужице чего-то коричневого (не шоколад). Я попробовала и отодвинула подальше. Как и все в этом заведении, десерт был не тем, чем казался.
— Не хотите? — спросил Чейз. Он уже разделался со своим десертом и показал ложкой на мою тарелку, которую я тут же пододвинула ему.
— Ах да, — сказала я, наблюдая, как он углубляется в белую массу. — Нам нужно еще кое-что проверить. Возможно, это не имеет никакого значения, но Стоффер сказал, что кто-то украл одну вещь из реквизита.
— Нож? — спросил Чейз, прищурившись.
— He-а. Трещотку.
— Трещотку? Какую именно?
— Не знаю, во время представления мы видели десятки разных трещоток.
Чейз уронил ложку в опустевшую тарелку и встал.
— Пойдем спросим.
— Как — в середине представления?
— Почему бы и нет?
Что мне нравилось в Чейзе, так это то, что он не терял времени даром. Мы прошли по проходу и поднялись по ступенькам сбоку сцены. Кулисы были загромождены софитами и проекторами. Чейз нашел девушку-реквизитора — остролицую испанку, которую я уже допрашивала днем. Она что-то раскладывала на длинном столе. Чейз помахал у нее перед носом своим значком.
— Что вы можете рассказать нам о пропавшей трещотке? — спросил он.
— Как насчет того, чтобы прийти после представления? — отозвалась она. — Я вроде как занята.
— Такая же, как эта? — сказал Чейз, поднимая со стола одну из трещоток.
— Эй! Положите на место!
Чейз повиновался.
— Украденная трещотка была такая же?
— Да, такая же, только ее не украли, а сломали.
— Сломали?
— Кто-то перерыл реквизит прошлой ночью, и одну трещотку сломали. Так что если не возражаете…
— А это что за трещотка? — спросила я, указывая на маленькую трещотку, которую мы не видели на сцене. Не похожая на остальные, она не была раскрашена. Одно-единственное белое перо было привязано к ней кожаным шнуром.
— Это Алана. То есть Бена. Не трогайте ее, пожалуйста, — сказала девушка, когда Чейз потянулся к ней. — Она хрупкая.
— К счастью, ее не сломали, — сказал Чейз.
— Ее там не было. Алан попросил меня спрятать ее и запереть.
Мы с Чейзом переглянулись. «Почему?» — спросила я.
— Он сказал, что она была особая… ему дал ее дядюшка Джо Вигил.
— Кто…
— Пять минут, — сказал человек в черном, возникший позади нас.
Реквизитор посмотрела на меня умоляющими глазами. «Я, правда, больше не могу разговаривать…»
— Мы придем после представления, — сказала я. — Пожалуйста, не уходите.
— Не смогу. В десять другое представление.
Я вытащила записную книжку и пыталась что-то нацарапать там в полумраке, выбираясь из-за кулис
