Иванович.
Был он курносый, умный и хитрый, но любил придуриваться, и, особенно перед свежими людьми, изображать простачка.
— А поросят примешь по счету, — говорил Зое председатель, утираясь. — Переметь, какие твои, какие ее. — И взглянул на Варю спокойно, без всякого укора.
— Чего их перемечать? — улыбнулась Варя.
— Небось ребятишек не путаем, — подхватила пронзительным своим голосом Зоя. — Каждого поросенка, не глядя, узнаем. По визгу.
В дверь тихонько, уголком пальца, постучали. Все переглянулись. Так обыкновенно стучат старые бабки, припугивая капризных внучат лешим или кикиморой.
— Войдите! — крикнул Столетов.
— Можно побеспокоить? — спросила женщина в малиновом берете, переступая порог и вежливо поджимая губы.
Варя сразу догадалась, что это и есть городская мать агрономши.
— Так, — грубо встретил гостью Столетов. — Чего вам? — И принялся за яичницу.
— Это Светланы матушка, Захар Петрович… Проведать приехала… — объяснила Варя, конфузясь за председателя. Она обтерла тряпкой табуретку. — Садитесь… Устал он… Приходит поздно… Так и засыпает с огурцом во рту.
— Будем знакомы, — сказала гостья протяжно. — Людмила Сергеевна.
Варя смутилась чего-то, и Зойки застеснялась, и Ивана Ивановича, подала руку лопаткой. Потом пошла за занавеску, быстро скинула резиновые сапоги, застиранную юбку, старую телогрейку и надела праздничное.
— Так в чем дело? — спросил Столетов.
— Я беседовала с дочерью, — начала Людмила Сергеевна. — Она, конечно, где-то чувствует свою неправоту…
— Погодите! — прервал ее председатель. — Так вот, Зоя. Главное — тебе надо перенять от Вари ласку…
— Это тебе не кто-нибудь, — сказал ездовой. — Это свиньи. — И было не понять, шутит он или говорит серьезно.
— Для того чтобы от подсвинка получать хороший привес, — продолжал председатель, — нужно обеспечить две вещи: корма и любовь. Любовь экономит корма. Учтите.
— У меня мужик молодой, — возразила Зоя. — Вся ласка на него уходит. А на поросяток не остается… Варьке хорошо, — продолжала она, нагло глядя ему в глаза, — она вроде одинокая. Ласкаться ей не к кому…
— Ладно тебе, — нахмурился Столетов. — Пиши акт.
— А вот он… — Зоя протянула бумагу из-за голенища. — Вдарьте печать — и делу конец.
Варя вышла в новом штапельном платье, в туфельках с бантиками, поставила на стол горячий самовар.
— Может, почайпить с нами? — предложила она гостье.
— Не откажусь, — улыбнулась Людмила Сергеевна. — Какие у вас оригинальные туфли!
— Здесь продавали, — покраснела Варя. — Модельные.
— Симпатичные туфли. И зачем они вам?
Варя принялась резать хлеб. А Зойка и Иван Иванович сидели рядком у двери и глядели, что будет.
— А хлеб вы резать не умеете, — сочувственно протянула Людмила Сергеевна. — Смотрите, какие булыжники. Толсто режете.
— Режьте вы, — Варя положила перед ней нож и отошла.
— Да нет… Я не к тому. — Людмила Сергеевна старалась быть вежливой. — Очевидно, он слишком мягкий, правда?
— Пошли, дед, — сказала Зоя.
— Пошли, — сказал ездовой.
Но оба остались сидеть.
— Так, — сказал Столетов, глядя на свою большую металлическую кружку. — Что у вас насчет дочери?
— Видите ли… Вы сами меня вызвали, и вам лучше знать, что по закону, а что не по закону… — Людмила Сергеевна поерзала на табуретке. — Она, конечно, упрямая девочка, но, по-моему, справедливо не хочет лишнего шума… Уладить бы как-нибудь тихонечко… Чтобы не было этой волокиты со справками, заявлениями, объяснениями…
— Потихонечку-полегонечку, — медленно накалялся Столетов. — Опять муха!
Не успела Варя подойти, Людмила Сергеевна вынула ложечкой муху из его кружки, будто Захар Петрович был ей брат или сват какой-нибудь.
— Эх, Варька! — не выдержала Зоя. — Бедолага ты безответная! Пошли, дед.
Они вышли, но пронзительный голос Зои долго еще залетал в открытые окна.
— Варька уедет — будет кому нашего председателя ухаживать!
— А ей как, трудодни за это писать станут или деньгами платить? — спросил ездовой не то всерьез, не то в шутку.
— А это уж как правление порешит, — в тон ему отвечала Зоя.
— Ты что не садишься, Варя? — спросил Захар Петрович.
— Неохота.
— Садись.
Хоть бы он не смотрел так виновато, не жалел бы, а то вовсе мочи нет.
— Садись, Варюша, — проговорил он, первый раз за все время называя ее так, как называла когда-то мама.
У нее сдавило горло, и она кинулась на волю.
Она быстро прошла хлев, огород, вышла на лужок к ригам.
Узкая тропка вилась вдоль реки, мимо риг и маленьких банек.
За рекой, в жидком мареве, дрожали желто-бурые взгорья. Над лужком, над сухими цветами, метались порожние пчелы, тукались о Варины руки. Хриплыми от жары голосами перекликались петухи. Как бы хорошо побродить одной по прохладному бережку и обдуматься… Да куда там! Зойкин Федька уже заметил ее и бежит сзади. Не так давно Варя попросила его повторить с ней таблицу умножения, ему и понравилось, и он не дает ей прохода.
— А ну, тетя Варя, семью восемь! — крикнул он.
— Семью восемь? — Варя задумалась. — Не пятьдесят шесть? Ой нет! Пятьдесят восемь?
Мальчишка остановился.
— Пятьдесят восемь? Нет, кажется, не пятьдесят восемь, — он зашептал, зашевелил губами. — Ну вот, обратно сбила! С тобой и сам позабудешь… Ну ладно! Семью девять.
— Уж больно ты трудное спрашиваешь, Федя. Вон какая жара. Давай чего-нибудь полегче.
Она остановилась и задумчиво смотрела на воду.
— Толсто режу, — проговорила она внезапно, и губы ее задрожали…
— Чего? — насторожился Федька.
— Толсто, мол, режу. Пускай она ему тонко режет! Федька испуганно посмотрел на ее мокрые глаза и сказал поспешно:
— Ну ладно, ладно… Пятью пять — сколько?
13
