глупостями не занимаюсь. Я тебе не сапожничал. Доказал уважение твоему родителю, и только. Так отцу- матери и передай. Мы в ваших деньгах не нуждаемся. У нас своих хватит…
Славику не терпелось бежать за ребятами, но отставной сапожник продолжал свои поручения:
— И еще передай: скоро убывает от вас Панкрат Данилович! Насовсем убывает. Так и передай. Будете тогда поминать. Был, мол, Панкрат Данилович да весь вышел. Понятно тебе?
— Понятно! — сказал Славик и выскользнул за дверь.
10
Славик выбежал на улицу, оглянулся на обе стороны. Ребята были уже за домом портного Цейтлина. Коська нес под мышкой наволочку. Было ясно — они отправились в подвал за бумагой.
Вот какое безобразие! Славик рассказал про подвал, объяснил, где подвал находится, надоумил стащить у Maшутки наволочку для бумаги, а как дошло до дела — его позабыли.
Он погнался прихрамывая. Башмачок все-таки жал.
— …а ворота заперты! — рассказывал Митя. — Спектакль затеяли в пользу деткомиссии. Что делать? Гляжу — Танька. Говорит, сегодня в клубе спектакль представляют. «Хочете, — говорю, — товарищ вожатая, я ребят соберу, мы будем декорацию таскать?»
— Можно, я с вами? — спросил Славик.
Ему никто не ответил.
— Танька говорит: «У нас платить нечем, — рассказывал Митя. — Согласятся твои ребята за так?» Я говорю: «Конечно, согласятся. Поскольку спектакль в пользу деткомиссии, мы и за так станем таскать. Мы же сами дети». А Танька говорит: «Тебя приятно слушать, какой ты созрелый пионер».
Ребята засмеялись. Славик тоже засмеялся, хотя и не понимал сути дела.
Так, за разговорами, дошли до Профсоюзной улицы. Пионерская вожатая ожидала их на крыльце клуба. Славик, как увидал ее, так и застыл на месте.
Несмотря на свой крайне несовершеннолетний возраст, Славик был чрезвычайно влюбчив. Внезапная любовь поражала его сразу, его маленькое сердечко включалось мгновенно, как электрическая лампочка.
Первым предметом его страсти была девочка Соня — дочь папиного сослуживца. Она училась в шестой группе. Потом он влюблялся в прислугу Нюру и в американскую артистку Мэри Пикфорд. Последним его увлечением была женщина по фамилии Бриллиантова. Ни Нюра, ни Соня, ни женщина с драгоценной фамилией, не говоря уже о Мэри Пикфорд, не имели никакого представления о том, какую бурю они вызывали в душе Славика.
Влюбившись, он больше всего боялся, как бы его избранница не догадалась, какое позорное чувство охватило его, и относился к ней надменно, заносчиво и, прямо скажем, невежливо.
Верностью Славик не отличался. Рано или поздно выяснялось, что все его дамы обладали каким- нибудь изъяном. Прислуга Нюра не умела кататься на велосипеде, и не было никакой надежды, что когда- нибудь научится. Мэри Пикфорд на каждом шагу целовалась (Славик терпеть не мог целоваться). Женщина по фамилии Бриллиантова тоже, вероятно, была неполноценной. Ее Славик не видел ни разу. Прочитал на афише фамилию — Бриллиантова — и влюбился.
В пионерской вожатой, стоявшей на крыльце клуба, никаких изъянов не было и быть не могло. Непонятно, как Митя даже за глаза смел называть это чудо в юнгштурмовке и портупее Танькой. Вожатая была курносая. Русые волосы свисали по бокам, как крылья буденовки. А ноги… — при одном взгляде на сильные ноги, обутые в сандалетки с подвернутыми носками, становилось ясно, что она замечательно катается на велосипеде.
Таня стояла на крыльце клуба и жевала серку.
— А этого чудика зачем привели? — спросила она, причавкивая.
И голос у нее был удивительный, хрипловатый, сорванный от частого крика, — как у мальчишки.
— Пускай! — защитил приятеля Митя. — У него сегодня день рождения.
— Веселися, весь народ! — добавил Коська.
Как в чаду, пошел Славик за Таней в зал, прошел между сидящими людьми, поднялся по приставленным ступенькам на сцену, где вихрастый комсомолец делал доклад, как в чаду, прошел вслед за Таней за кулисы и вышел на асфальтовый дворик.
— Это что за шаромыжники! — подскочил к Тане бритый гражданин, похожим на безрогого черта. — Где вы пропадаете? Докладчик уже отвечает на вопросы, а вас нет!
— Не разоряйтесь, Василий Иванович. Это активисты, — объяснила она. — Они будут носить декорации.
— Декорации? Такая мелюзга? Вы что, больны? А где Ковальчук? Ну, знаете! — И безрогий черт умчался на сцену.
— Не бойся, — сказала Таня Славику. — Это режиссер. Он не кусается. А теперь повесьте уши на гвоздь внимания. После доклада мы будем исполнять пьесу «Гроза». Ну-ка, кто написал «Грозу»?
Славик знал, но не пожелал отвечать на дурацкие вопросы. Но ему до смерти хотелось привлечь внимание Тани, и он сказал небрежно:
— А вон она, дверь! Вы не верили, а дверь — вон она!
Он сошел по бетонным ступеням в приямок, и сразу же стало ясно, что что та самая дверь, про которую говорил Клешня.
— Все правильно! Обита железом. И пломбы. Сюда и приходит Клешня.
Таня перестала жевать серку.
— Какая Клешня? — спросила она.
Славик надменно взглянул на свою королеву и подошел к другому приямку.
— А вот и окно. И форточка. Вот он тут подсматривал, когда его папу пороли нагайками…
Он оглянулся. Митя делал ему знаки. На лице Коськи появилось дурацкое выражение. Таракану стало до того противно, что он отошел.
Славик понял, что совершил тяжелую ошибку. До него дошло, что переноска декораций была хитрым предлогом, который придумал Митя, чтобы попасть во двор. Проникнуть сюда другим путем было невозможно. Боясь за декорации, ворота заперли, и остался только один ход — через сцену. И если возникнет подозрение, что ребята собираются лезть в подвал, Таня немедленно выставит всю компанию, и голубку Зорьку съест злющий старичок.
— Кого пороли? — допытывалась вожатая. — Кто такой Клешня?
— Это вас не касается, — сказал Славик, глядя на нее влюбленными глазами.
Он произнес эту фразу твердо, хотя понимал, что после такой дерзости должно произойти что-то ужасное.
Но ничего не произошло.
— Тебя как звать? — спросила Таня.
Славик промолчал.
— Огурец, — сказал Коська.
— Ладно тебе, — заступился за приятеля Митя. — Его звать Славик.
— Подумаешь! Такой комар, а пузырится, — сказала Таня. — Ну-ка, встали по росту. Слушаем внимательно. Так. Ты, Славик, встань с краю.
Она достала блокнотик, прелестный узенький блокнотик, согнутый в дугу от лежания в грудном кармане, полистала его и объяснила, что и когда надо носить.
— Ну, мне пора! Я Кабаниху играю. «Что будет, как старики перемрут, — заговорила она старушечьим голосом, — как будет свет стоять, уж и не знаю…» Мне пузо во-о какое будут делать! Старшим будешь ты.
Она ткнула пальцем в Коську и, как мальчишка, побежала на сцену, а ребята стали разбирать тряпочные кусты, крашенные под бронзу деревянные подсвечники и картонные пенечки.
Порядок действий был принят такой: как только начнется пьеса, Митя полезет через форточку в
